Версия для печати
Вернуться к списку

Дверь в неведомый мир

Знаменитой Лаборатории ядерных реакций (ЛЯР) имени академика Г.Н. Флёрова исполняется 50 лет

Со дня своего основания и до нынешнего она остается ведущим мировым научным центром по созданию трансурановых элементов.

У КАЖДОГО, кто хоть однажды побывал в Дубне, рождается особое отношение к этому городу. Я не стал исключением. Не знаю, почему оно появляется у других, но у меня это чувство возникло однажды, когда я стоял над Волгой и смотрел вдаль, на другую сторону, где начинаются, как мне кажется, бесконечные поля и леса. У меня было такое ощущение, будто я отправляюсь в дальнее плавание, в поиски неведомых островов и земель, а стою в эти минуты на последнем берегу бесконечного океана. Здесь я почувствовал и увидел, как в дальние миры отправляются современные путешественники. Мне повезло, потому что первооткрыватели не только взяли меня с собой, но и стали очень близкими людьми, такими, с которыми можно смело бродить по свету. Они — надежны.

Вслед за Менделеевым

На заседании президиума РАН научный руководитель Флёровской лаборатории (ЛЯР) Ю.Ц. Оганесян, слегка смущающийся и беспредельно взволнованный, сказал:

— Мы отправились в неведомый мир, где обнаружили много интересного. Я буду говорить о новых элементах…

После окончания его доклада один за другим слово брали очень известные в стране люди. Они делились своими впечатлениями о том, что только что услышали: ведь они стали свидетелями (а некоторые даже чувствовали себя участниками!) того великого путешествия, отчет о котором представил им Юрий Цолакович Оганесян. Речь шла об открытии новых элементов — 112-го, 114-го, 116-го и других.

Вот некоторые мнения тех, кто был в зале заседаний президиума РАН:

Академик Г. МЕСЯЦ: “Я думаю, что можно поздравить автора доклада и Флёровскую лабораторию с выдающимся результатом. Мы живем в непростое время, а потому очень непросто получить выдающийся результат, да еще экспериментальный, когда нужно было сделать ускоритель с рекордными параметрами. Я как человек, который занимается созданием ускорителей, знаю, что это такое. Это огромные деньги, гигантские трудности и всё прочее. Низкий поклон ученым Дубны, всему коллективу института за то, что это сделано!”

Академик А. АНДРЕЕВ: “Я считаю, что это заседание историческое. Что важно? Область, которая в Дубне все эти годы развивалась и в которой они были лидерами, сейчас привела к отрогам того самого “острова стабильности”, к которому они шли много лет. Так что это не то открытие, которое завершает какую-то деятельность, а наоборот — это открытие, которое ведет вверх. И, безусловно, я в этом не сомневаюсь, мы будем свидетелями еще более выдающихся открытий в этой области”.

Академик О. НЕФЁДОВ: “Одним из самых ярких открытий отечественной науки является создание периодического закона Менделеева, Периодической таблицы элементов. И вот сегодня эта область переживает не только второе, но и совершенно новое, современное рождение. То, что было нам представлено сегодня, действительно вносит исключительно важный вклад в науку. Это дополнение, эволюция Периодической системы Менделеева. Я думаю, что получить выдающийся результат непросто, но еще сложнее получить признание мирового сообщества, которое, хотим мы или нет, в большой степени контролируется нашими коллегами за океаном, американскими учеными, американскими научными организациями. Очень хотелось бы, чтобы приоритет российских ученых в этой области не только был признан, но и оценен по заслугам”.

Бомба лейтенанта Флёрова

Лаборатория носит имя Г.Н. Флёрова, и вы сразу же встречаетесь с ним, едва перешагиваете порог здания. Он доброжелательно смотрит на вас с фотографий, что развешаны по стенам холла и коридоров. И еще. Как известно, Георгий Николаевич любил и ценил юмор, а потому многие его высказывания моментально распространялись в среде физиков. Некоторые его афоризмы вы можете прочитать на стенах...

Я записал несколько из них:

“Ноль” можно получить и на выключенной аппаратуре...”

“Мы должны писать и говорить так, чтобы даже академику было понятно”.

“Ценность работника надо определять методом вычета: если без него дело замирает — значит, полезный”.

“Напишите начальству письмо, возвышенное... до глупости!”

“В молодости меня называли упрямым, а сейчас настойчивым”.

“Объяснять важному начальству научную проблему нужно не правильно, а так, как ему будет понятно. Это ложь во благо”.

Есть один миф Атомного проекта, о котором написаны не только многочисленные статьи, но даже и книги. Я имею в виду письмо лейтенанта Г.Н. Флёрова Сталину, в котором он якобы утверждает, что на Западе начинает создаваться атомная бомба огромной разрушительной силы и нам необходимо этим заняться.

Сталин прочитал письмо лейтенанта с фронта и отдал распоряжение немедленно продолжить работы по урану, которые были прерваны войной. И поручил это дело И.В. Курчатову.

Так гласит легенда.

На самом деле всё было иначе.

В конце 1941 года призванный в армию физик учился на курсах при Военно-воздушной академии в Йошкар-Оле. Ему удалось уговорить командование отпустить его в Казань, где находился тогда Ленинградский физико-технический институт. Там Флёров выступил с докладом, в котором предложил начать работу над атомной бомбой. К сожалению, коллеги не оценили его доклад по достоинству, предложение Флёрова принято не было. После семинара он направил письмо И.В. Курчатову, которого тогда в Казани уже не было. В этом письме Флёров нарисовал схему атомной бомбы. Это был железный ствол длиной 5—10 метров, в который с большой скоростью вдвигалась сферическая сборка.

Через два года, оценивая материалы, полученные разведкой, И.В. Курчатов отметит:

“Уран должен быть разделен на две части, которые в момент взрыва должны с большой относительной скоростью быть сближены друг с другом. Этот способ приведения урановой бомбы в действие рассматривается в материале и для советских физиков также не является новым. Аналогичный прием был предложен нашим физиком Г.Н. Флёровым; им была рассчитана необходимая скорость сближения обеих половин бомбы, причем полученные результаты хорошо согласуются с приведенными материалами…”

11 февраля 1943 года выходит новое распоряжение ГКО, в котором записано:

“Научное руководство работами по урану возложить на профессора Курчатова И.В.”.

Игорь Васильевич прекрасно знал всех, кто занимался до войны ядром. Он начал привлекать к Атомному проекту наиболее талантливых физиков. Естественно, одним из первых он призвал в свои ряды Г.Н. Флёрова.

В Атомном проекте СССР Георгию Николаевичу Флёрову выпадает особая роль. Она отмечена званием Героя Социалистического Труда в 1949 году — после испытаний первой атомной бомбы.

Испытание первой атомной бомбы показало, что эти люди способны решать любые проблемы физики, в том числе и самые сложные.

Те, кто стоял рядом с Курчатовым, считали, что теперь перед ними распахнуты все двери в неведомое. Это было время надежд и ожиданий новых открытий. Каждый мог выбрать себе тот путь, который казался наиболее заманчивым и интересным.

Флёров выбрал самый трудный. Это по его натуре.

Сколько весят тяжёлые ионы?

Мы встретились на следующий день после избрания Сергея Николаевича Дмитриева директором Лаборатории ядерных реакций имени Г.Н. Флёрова. А потому первый мой вопрос был вполне оправдан.

— Расскажите, что нужно, чтобы возглавить такую лабораторию?

— Работать здесь 26 лет… Окончил институт, потом аспирантуру, в ноябре 1980 года пришел сюда. Тогда была не Лаборатория Флёрова, а просто Лаборатория ядерных реакций, и возглавлял ее Георгий Николаевич Флёров. Кстати, убежден, что он был бы рад моему назначению…

— ?!

—… потому что всегда радовался за своих учеников, радовался их успехам. После него директором стал Юрий Оганесян, и Флёров был этому рад, потому что это был его ближайший ученик…

— Какое место в современной физике занимает ваша лаборатория? Я подчеркиваю слово “современной”…

— Если бы на этот вопрос 20 лет назад отвечал Флёров, то он, наверное, ответил бы так: мы конкурируем с ведущими центрами и достойно отстаиваем престиж советской науки. Безусловно, он был прав.

— А сегодня ответ иной?

— Пожалуй, нет. ЛЯР имени Флёрова остается ведущим мировым центром в физике тяжелых ионов. Наряду с аналогичными научными центрами в Германии, США, Франции и Японии.

— В таком случае конкретный вопрос: зачем нужна такая лаборатория?

— Речь идет о физике тяжелых ионов, основателем которой был Георгий Николаевич Флёров. Эта область существует полвека. Появилась она в Курчатовском институте, а в 1957 году Флёров переехал в Дубну, где стал первым директором новой лаборатории. Он поставил дело так, что она вскоре превратилась в ведущий центр исследований, и мы стараемся сохранять лидирующие позиции и сегодня… Что такое физика тяжелых ионов и зачем вообще она развивается? Речь идет о познании микромира. И о получении новых элементов. Впрочем, если говорить собственно об элементе, то это химия, а не физическое понятие. Однако когда идет синтез новых сверхтяжелых нуклидов, то это уже ядерная физика. Мы начинаем говорить об устойчивости материи, о структуре ядра, о границе стабильности сверхтяжелых элементов и, естественно, сразу же задаемся вопросом о границах Периодической таблицы Менделеева.

— Значит, ваша наука — это сплошная иллюзия?!

— Так было бы, если бы мы не синтезировали новые элементы… Но они-то есть!

— Но вначале хотели найти совсем иное?! Насколько мне известно, сразу после создания атомной бомбы появилась надежда, что есть еще какие-то элементы, которые будут работать в бомбе лучше и мощнее, чем уран и плутоний. И Флёров бросился на поиски именно этих элементов. Разве не так?

— Верно лишь отчасти. То, чем мы занимаемся, имеет весьма отдаленное отношение к созданию какого-либо оружия. Да, в самом начале Флёров говорил, что если мы найдем сверхтяжелые элементы в природе, то пуля, сделанная из них, будет равна термоядерному заряду. Но такая предпосылка нам скорее мешала, чем помогала.

— Почему же?

— Это одна из причин, почему Георгий Николаевич так и не получил Нобелевскую премию, хотя тот же Сиборг ее получил за открытие плутония. К сожалению, имя Флёрова связывалось на Западе с созданием ядерного оружия. Мировая научная общественность считала, что синтез новых элементов у нас одно из оружейных направлений, а, как известно, Нобелевскую премию не давали ученым, которые занимались военной тематикой… У Флёрова была ностальгия по масштабным проектам, и он считал, что всё возможно. Это чувство привилось во время осуществления Атомного проекта, и оно осталось у Георгия Николаевича на всю жизнь.

— Это была главная черта его характера?

— Одна из многих… А главная, как он сам говорил, в молодости — настырность, а в старости — настойчивость. Каждый день у него рождались какие-то идеи, он вызывал сотрудников к себе и ставил перед ними новые задачи. Это уже была практика в лаборатории. И мы считали, что если он вызвал один раз, то пока забудь о его задании, если же вызвал второй, то надо хорошо подготовиться, а если третий — то, извини, всё бросай и занимайся этим конкретным поручением. В его голове постоянно прокручивались какие-то новые задачи, и не было такого сотрудника в ЛЯРе, который бы всю жизнь занимался одним и тем же делом. Три, четыре года — и он менял тематику.

— Это хорошо или плохо?

— Если вы посмотрите на наших ветеранов, которые прошли полную школу Флёрова, то это очень “широкие” специалисты. Таких на Западе нет! Они поменяли столько тематик, что теперь хорошо знают каждую область в ядерной физике. К сожалению, “среднее” поколение — кому от 35 до 40 лет сегодня — такую школу не прошло, так как времена были совсем другие. Науке после развала Советского Союза пришлось выживать, и это, конечно же, сказалось на нашей лаборатории. К счастью, у нас была жесткая дисциплина, заведенная еще Георгием Николаевичем, и это позволило нам сконцентрироваться на том, что наиболее важно… Нас очень сблизили совместные экспедиции. Он приезжал в горы, на Байкал. Мы вместе обедали, ужинали и, конечно же, работали. Для молодого человека, естественно, такое общение с академиком было необычайно важным и полезным. Он задавал какие-то вопросы, на которые я не мог сразу ответить. Но я должен был найти ответ, сам понять суть проблемы, а потом рассказать ему.

— Вы упомянули Байкал. Почему?

— Байкал — крупнейшая рифтовая зона, в разломы попадают газы из верхних слоев мантии. Там было много гелия. И мы искали там сверхтяжелые элементы.

— Как именно искали?

— Сначала расспросили сибирских геологов, они порекомендовали посмотреть одну скважину в Бурятии. Скважина отвратительная, старая, заброшенная. Георгий Николаевич позвонил министру геологии, объяснил ему задачу. По приказу я был назначен руководителем бурения скважины, нам был выделен отряд, и мы два месяца бурили эту скважину. Не опозорились, пробурили, получили воду. С помощью сорбентов “вытягивали” из нее тяжелые металлы. Приблизительно так, как у себя дома вы фильтруете питьевую воду, но только у нас сорбенты были специфические — именно под те металлы, что нам нужны. Потом мы привозили их в Дубну и здесь уже искали сверхтяжелые элементы.

— Нашли?

— Нет. Но определили пределы их содержания. Кстати, эти работы и сегодня мы продолжаем. Правда, немного в другом ракурсе. За последние шесть лет синтезировано шесть новых элементов — от 112-го до 116-го и 118-го. И все они синтезированы в реакции с тяжелыми ионами на ускорителях в нашей лаборатории. Это замечательное открытие, которое показывает, что “острова стабильности” существуют. И, тем не менее, мы пока находимся на предгорье.

— А сколько элементов всего?

— С точки зрения физика, вопрос некорректный.

— А как он будет звучать корректно?

— Сколько нам удастся получить новых элементов?

— Будем считать, что именно так я и спросил.

— Я думаю, что мы можем получить и 129-й, и 122-й, и 124-й элементы.

— Мне кажется, что вы испытываете большое моральное удовлетворение, что возглавили лабораторию, которая носит имя вашего учителя?

— Конечно. Это преемственность, сохранение традиций. Наверное, Георгий Николаевич был бы рад. Но моральное удовлетворение — это лишь короткое время, а главное — надо думать, как жить дальше. Та программа, которая есть у лаборатории, очень ответственная. Я имею в виду и прикладные исследования, которые заложил Георгий Николаевич. Мы их успешно развиваем, конечно, уже на другом уровне.

— Если можно, в нескольких словах расскажите о самых важных…

— Все они связаны с большой наукой. Это не что-то рутинное, это не бизнес, а использование научных достижений для решения вполне конкретных прикладных задач. Я приведу несколько примеров, и вы поймете, что дало нам возможность выживать даже в очень трудные времена. Биологам в Англии потребовался очень чистый изотоп плутония-237. Он необходим для лечения самых тяжелых заболеваний, в том числе и онкологических. В нашей лаборатории удалось синтезировать плутоний-237 в тысячу раз чище, чем в других научных центрах. Англичане провели совершенно уникальные исследования по метаболизму плутония. Естественно, наша работа хорошо оплачивалась. И деньги пошли на реконструкцию ускорителя. Это было в 1993—1994 годах. То были самые тяжелые для нашей науки времена. Затем мы провели цикл работ по алюминию. Оказывается, как ведет себя алюминий в организме человека, было неизвестно, хотя множество поколений людей пользовалось теми же алюминиевыми ложками, да и сейчас они кое-где еще есть. Итак, мы синтезировали изотоп алюминия, который абсолютно безвреден для человека и с помощью которого можно проследить, как алюминий действует в организме, какое влияние он оказывает на те или иные человеческие органы. Это тоже было уникальное исследование, и англичане щедро за него заплатили. Ну а о трековых мембранах известно хорошо…

— И всё-таки?

— Они появились еще при Георгии Николаевиче Флёрове. Им было заложено это направление. Это очистка воды, газов и медицинских препаратов. Все растворы, которые вводятся в кровь человека, проходят фильтрацию. Вся микроэлектроника должна использовать тонкую, финишную очистку воды. Сегодня наша лаборатория выпускает более ста тысяч квадратных метров трековых мембран. По сути, это второй бюджет нашей лаборатории! Кроме этого, мы разрабатываем проекты ускорителей. В них нуждаются многие страны, и по мере своих возможностей мы выполняем их заказы. Поэтому наша лаборатория развивается стабильно, молодежь на Запад не уезжает, кадровой проблемы не существует. Конечно, нам не хватает денег на все идеи, которые рождаются в лаборатории, но на основных направлениях мы концентрируем средства и реализуем их.

— Идут разговоры о том, что вокруг таких лабораторий, как ваша, нужно, чтобы работали посредники, которые реализовали бы ваши идеи, а вы, мол, должны заниматься только “чистой наукой”?

— Мы обходимся без посредников и делаем это довольно успешно. Нам нужны не посредники, а серьезные партнеры в бизнесе. Часто к нам приезжают представители крупных фирм, современные олигархи. Знакомятся с нашими разработками, говорят, что это всё интересно, но дальше дело не идет, потому что они требуют, чтобы всю работу мы выполняли за них.

— Что вы имеете в виду?

— Мы должны составлять для них бизнес-планы, искать потребителей и так далее. То есть они хотят только получать прибыль. Бизнес должен понимать, что в России не так много технологий, которые могут выйти на мировой рынок. На Западе это прекрасно знают, но не у нас. И там строят грамотную политику по использованию научных достижений. У нас же об этом не думают.

— Научатся?

— Времени осталось немного — не более пяти лет. Законы ВТО жесткие, мировой рынок будет открыт, а потому “время ожиданий” завершилось. Наука сейчас не умирает, хотя так многие считают. Просто она развивается не так, как хотелось бы. После 91-го года мы кое-чему научились, нашли свое место в обществе, а потому уже не выживаем, а развиваемся. К сожалению, молодые люди, занимающиеся наукой, не получают должной оплаты, а потому не могут решить насущные проблемы, такие, как жилье, обеспечение семьи и так далее. Конечно, положение с наукой сейчас не столь критично, как, к примеру, десять лет назад, но государство до сих пор не может определиться, как развивать науку. Это напоминает рубку хвоста кошки в пять приемов…

— Это требует пояснения!

— Если вам нужно обрубить хвост кошки по каким-то медицинским показателям, то лучше это делать сразу, чем по кусочкам. У нас же с наукой делают именно “по кусочкам”: мол, определите, какой процент научных сотрудников вы можете сократить, выделите основные направления исследований и сконцентрируйте на них все кадры, закройте “лишние” институты и так далее. Ситуация вокруг науки нелепая!

— Если бы возникла необходимость защищать ЛЯР, какие аргументы вы привели бы в первую очередь?

— Это лаборатория, в которой было открыто более десяти новых элементов!.. Достаточно или продолжать?

— Продолжайте…

— Более половины всех открытий, сделанных в Объединенном институте ядерных исследований, принадлежат Лаборатории Флёрова, именно здесь появилось новое направление — физика тяжелых ионов. Продолжать?

— Если есть что…

— В мире нет физиков, которые не знали бы о нашем существовании… Продолжать?

— Еще аргументы есть?!

— Западные ученые в канун нашего 50-летнего юбилея ставят нас в очень трудное положение…

— Что вы имеете в виду?

— Они хотели бы пригласить в Дубну своих премьер-министров, считая, что для них большая честь побывать в лаборатории, где открыты новые элементы.

— И что же вас смущает в этом?

— К сожалению, мы не можем дать гарантии, что руководители России приедут к нам! И получится неловко, если премьеры и президенты других стран появятся в Дубне, а наши не смогут…