Версия для печати
Вернуться к списку

«СЧАСТЬЯ НА ДОЛЖНОСТИ ПРЕЗИДЕНТА АКАДЕМИИ НИКТО НЕ ПОЛУЧИЛ»

Нужно ли ученым свое «министерство», почему на посту президента РАН счастья нет и что академики могут подсказать Владимиру Путину, рассказал Indicator.Ru кандидат в президенты РАН, научный руководитель Института океанологии имени П.П. Ширшова Роберт Нигматулин.

– Роберт Искандерович, вы решили выдвинуть свою кандидатуру в президенты РАН. Расскажите, пожалуйста, про вашу предвыборную программу. Какие задачи, на ваш взгляд, стоят перед будущим президентом Академии?

– Во-первых, помимо своих традиционных обязанностей, к которым относится развитие академической науки, президент Академии должен разрабатывать концепции решения государственных проблем. К ним относятся проблемы экономической и социальной сфер развития страны, развития производительных сил и проблемы гуманитарной сферы. На заседаниях правительства президент РАН должен быть всегда готов отстаивать выработанную лидерами соответствующих наук позицию Академии по этим проблемам. Для этого он должен работать с соответствующими специалистами, сформировать общую точку зрения. Во времена Советской академии все вице-президенты были членам ЦК, депутатами Верховных Советов. Наши академики были председателями госкомитетов по науке. Это все подстегивало. Сейчас общество ждет от ученых участия в решении государственных задач. Нельзя, чтобы ту же программу социально-экономического развития развивали только министерство экономики и команда Алексея Кудрина.

Во-вторых, большой проблемой стала деградация приборной базы, зданий институтов. Единственное решение здесь – организовать соответствующие фонды. Тут можно действовать по примеру фонда «Сколково», создавать попечительские советы как в МГУ. В систему управления необходимо привлекать молодежный докторский корпус. Это можно сделать за счет активизации работы отделений РАН и научных советов. Эти советы следует наделить правами и обязанностями. Научные советы должны по своим тематикам курировать все программы РАН, ФАНО, координировать их финансирование. В частности, эти научные советы должны участвовать в отборе кандидатов при выборах новых членов Академии, служить своеобразным фильтром.

Когда у нас будет налажена такая система управления, можно будет поставить перед президентом РФ вопрос, что ФАНО выполнило свою задачу и потому нужно восстановить нормальную «одноголовую» или «одноключевую» систему управления. На основе аппарата ФАНО снова создать управление делами РАН, начальника которого назначал бы аппарат правительства.

– То есть, если вас изберут президентом РАН, то при определенных условиях одной из задач станет ликвидация ФАНО?

– Нет, ничего ликвидировать не надо. Речь идет о восстановлении нормальной «одноголовой» системы. Ведь ФАНО создали из-за того, что руководство страны не было удовлетворено системой управления РАН. Сейчас проходит реорганизация, реструктуризация институтов.

Через пару лет можно будет ставить вопрос о восстановлении российской системы управления фундаментальной наукой. С одной стороны, это сообщество ученых, а с другой – самоуправляемое «министерство» фундаментальной науки. Это наша традиция, которую после оптимизации системы управления можно восстановить.

ФАНО нужно сказать спасибо, они сделали много позитивного. Хотя многое, конечно, вызывало и отрицательную реакцию ученых. У нас с ФАНО часто разные взгляды, мы разные люди. Они – бухгалтеры и администраторы, чиновники, мы – ученые. Естественно, у нас были противоречия. Но противоречия есть и между академиками. Сигналы о реформировании в Академию наук подавались давно, предлагалось создать наблюдательный совет. Мы, академики, рассматривали это как вмешательство в наши внутренние дела. А опыт МГУ показывает, что можно и гармонизировать вмешательства. Мне кажется важным привлечь к деятельности Академии попечительский совет, в который вошли бы руководители государства, ведомств, бизнес-структур. Это нормально. В регионах нужно сделать региональные попечительские советы. Это сближение и поиск точки понимания между властью и научным сообществом. А сами попечительские советы могли бы способствовать обеспечению целевого финансирования некоторых программ РАН.

Так что нельзя ничего ломать, Академия наук – очень хрупкая организация, решения тут всегда принимаются по договоренности, по согласованию.

– Какими будут ваши первые шаги в отношениях с ФАНО?

– ФАНО занимается финансированием, реструктуризацией, пусть оно этим и занимается. Как я уже сказал, после завершения реструктуризации можно будет говорить о том, чтобы вернуть Академии руководство институтами в качестве учредителя. Воевать с ФАНО не надо, это структура правительства, с ней надо сотрудничать. Академия наук – не боец, она должна отстаивать истину, решать научные проблемы, участвовать в решении государственных задач в сфере социально-экономического развития. Это образование, здравоохранение, энергетика.

Возьмем, к примеру, энергетику. Сейчас обсуждают вопросы новых тенденций развития атомной энергетики, возобновляемой энергетики. Только опираясь на науку, можно дать ориентиры развития разных видов выработки промышленной энергии. Есть точка зрения, что к 40-м годам возобновляемая энергетика победит. Готовиться нужно уже сейчас.

Общество волнуют состояние и перспективы системы здравоохранения. А это является не только медицинской, но и экономической проблемой, проблемой нанотехнологий, математики, физики, химии, инженерии. Глава Академии должен впитать и пропустить через себя передовые взгляды науки на эти проблемы и уметь донести свое мнение до правительства. Для этого требуется труд и талант.

– Сейчас РАН – это федеральное государственное бюджетное учреждение. Нужно ли, на ваш взгляд, менять статус Академии?

– Если мы хотим стать учредителем, то этот вопрос, конечно, предстоит решать. Одно ФГБУ не может руководить другим. Но надо найти другой статус для РАН. У нас же есть НИЦ «Курчатовский институт», госкорпорация «Росатом», которые являются учредителями своих институтов. Так что все возможно.

– На последнем заседании президиума РАН академики спорили о деньгах, почему одну программу фундаментальных поддержали, а другую нет. За счет чего Академия могла бы привлекать дополнительные средства?

– Это вопрос об инвестиционном потенциале страны.

В нашей стране социальные расходы на развитие человека, куда входят образование, здравоохранение, наука и культура, составляют 10% ВВП, а в Европе – 25%. У большей части нашей интеллигенции есть точка зрения, что нужно сократить военные расходы. Но на военные расходы мы тратим 4% ВВП, так что оттуда тоже много не возьмешь.

Шаг за шагом нужно эти 10% поднять до 20%. Это не сделаешь быстро, так что нужно раскрыть инвестиционный потенциал страны.

Лидеры экономической науки, среди которых нобелевские лауреаты Джозеф Стиглиц и Эрик Маскин, Тома Пикетти, ставят вопрос о том, что в современном мире процент сверхбогатых оттягивает на себя слишком много материальных ресурсов. Эти ресурсы не идут на создание платежеспособного спроса на товары, не вкладываются в экономику, а идут на создание финансовых пузырей. Нужно гармонизировать это распределение. В Америке 25% доходов домашних хозяйств приходится на 1% богатых людей. В сбалансированной экономике на 1% богатых людей должно приходиться только 7-8% доходов домашних хозяйств. А у нас, по моим оценкам, эта доля доходов более 40%. Мы должны подсказывать и президенту, и правительству эти угрозы.

В 2000 году Герман Греф представлял в Госдуме экономическую программу нового правительства Путина. И тогда выступали академики, в частности Леонид Абалкин, который заявил, что единственный двигатель экономики – покупательский спрос. В программе об этом не было ни слова. Инвестором экономики являются не банки, а покупающий народ. Полгода назад я читал интервью того же Грефа, он говорил: «У нас деньги есть, у нас спроса нет». Через 16 лет он понял, что главное – это покупательский спрос.

Вице-премьер Ольга Голодец также подчеркивала, что у нас падает спрос, у более половины трудящихся зарплата меньше 20 тысяч. Такой народ не может ничего себе позволить, экономический рост ему не нужен, он все равно ничего не купит.

Все эти проблемы не могут решить только чиновники. Академия наук отвечает не только за исследования, но и за интеллектуальный уровень народа и власти.

Нужно привлекать молодых ученых в науку, чтобы им было интересно и престижно работать, чтобы они чувствовали стабильность. Ни в одной стране научные работники не являются богатыми людьми, но они и не испытывают материальных проблем. Эту атмосферу нужно восстанавливать.

– Недавно прошел митинг профсоюза РАН. Главное требование – увеличить финансирование фундаментальной науки, выполнить майские указы президента. В случае невыполнения обещают осенью провести массовые акции протеста по всей стране. Как вы к этому относитесь?

– Богу – Богово, кесарю – кесарево. Профсоюз делает свою работу. Руководство Академии наук должно действовать с другой стороны. Я не думаю, что руководство Академии должно ходить на митинги или участвовать в забастовках. Хотя я очень позитивно отношусь к тому, что делает наш профсоюз. Что касается выполнения майских указов, конечно, нужно их выполнять. Но если финансирование не будет увеличено, а оно не будет, то ФАНО и всем руководителям придется выкручиваться. Но это непродуктивное занятие.

– Уже начали. Переводят научных сотрудников на четверть ставки, а платят столько же.

– Идея у них такая. Если ученый работает в университете, например, заведует кафедрой, значит, один день он проводит там. При этом он может работать по грантам РНФ или РФФИ, на что тоже уходит время. Получается, что в институте он работает условно на полставки. В институте зарплату научного сотрудника не понижают, он получает столько же, сколько получал, но теперь работает на полставки. Таким образом, формально зарплата увеличивается вдвое. Это могло бы иметь какой-то смысл, если бы зарплаты научных сотрудников были сбалансированными с ценами и со стандартами жизни интеллигенции. Но ведь зарплаты большинства ученых маленькие. Все это очень печально, но решить проблему можно только увеличив финансирование. А для этого надо увеличить госбюджет. Но об этом я уже высказался выше. Основная проблема нашей науки, образования, здравоохранения и культуры – это катастрофическое недофинансирование.

Роль президента РАН заключается во внесении ясности в общественное сознание, в сознание власти. Отмечу, что судьба всех президентов Академии не завидная. Сергей Вавилов был всегда очень задавлен суетой, тем, что ему не давали заниматься наукой после избрания. Он стал президентом, а его брат был репрессирован и погиб. После Вавилова президентом стал до конца не оцененный Александр Несмеянов. Он был ректором Московского университета, определил его судьбу на Воробьевых горах. Несмеянов поссорился с Хрущевым из-за того, что в академики не избрали сторонника Лысенко.

Затем президентом Академии стал Мстислав Келдыш, он ушел с поста президента в глубочайшей депрессии. Анатолий Александров тоже ушел в глубокой депрессии, поскольку винил себя за Чернобыльскую аварию. Так что счастья на должности президента Академии никто не получил.

– Зачем тогда вы избираетесь?

– А зачем Александр Матросов бросился на амбразуру? Это долг. Сейчас рушится Академия. Если Россия потеряет действенную Академию наук, она за это поплатится. Мы, конечно, не Александры Матросовы, но ответственность должна быть. Народ дал нам пожизненные звания, мы обязаны им соответствовать. Одно дело – это руководить институтом, а другое – целой Академией. Мой опыт разноплановый. Я прошел путь от выпускника МВТУ им. Н.Э. Баумана (энергомашиностроение) и МГУ им. М.В. Ломоносова (математика) до профессора МГУ. Я работал во Франции и США. Я участвовал в создании Тюменского научного центра СО РАН и был директором-организатором там Института механики многофазных систем. Работал председателем Уфимского научного центра РАН и президентом Академии наук Республики Башкортостан. Наконец я стал членом президиума РАН и директором одного из крупнейших институтов РАН – Института океанологии им. П.П. Ширшова. Я был депутатом Госдумы РФ и знаю, как разговаривать с властью. Я провел серьезные реформы в Башкирской академии наук. Конечно, президентский опыт в Академии наук Республики Башкортостан – опыт на не очень большом «заводе» по сравнению с большим «комбинатом», каким является Российская академия наук. Но он есть.

– Как оцениваете свои шансы быть избранным?

– Я считаю, что шансы есть, так что посмотрим.

Меня пригласили на недавнюю встречу академиков с президентом Путиным, я общаюсь с некоторыми руководителями в Аппарате президента и не чувствую, что ко мне отрицательное отношение. И я согласен с тем, что власть должна согласовывать кандидатов.

При советской власти ЦК всегда отбирал и рекомендовал президентов Академии наук. И все они оказались выдающимися лидерами Академии наук.

Я не считаю, что при кадровых решениях надо всегда голосовать. Я противник того, чтобы директора института выбирал коллектив. Голосовать должны только сотрудники с учеными степенями или члены ученого совета. Может быть, директора должна назначать специальная комиссия. Спустя год ученый совет должен оценить работу директора и, если ученый совет выражает недоверие, то тут уже следует либо снимать директора, либо распускать совет. Но когда тысяча сотрудников института голосуют, кого

избрать своим директором – это нелепо. Нигде в мире так не делается.

– То есть вы предлагаете отменить выборы в РАН?

– Нет, в Академии выборы должны проводиться как сейчас. Там две тысячи человек и это все-таки академики и члены-корреспонденты – носители высших научных званий. Плюс власть согласовывает кандидатов. Так что в этом смысле все гармонично.