http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=3f876b74-befe-498a-b651-48853762d313&print=1© 2024 Российская академия наук
О реформе РАН
— С момента начала реформы РАН прошло почти два года.
К чему она привела?
— Пока ничего смертельного не произошло. Люди стали нервные, возросло количество бумажек. Это общая проблема: когда что-то где-то начинает не ладиться, возникает такая профессия — сочинять бумажки для отчётности. Сидят люди, которые, видимо, ничего делать не умеют, и придумывают новые бумажки, которые надо заполнять. Это отнимает рабочее время у людей, которые не подписывались под этим занятием.
— Это сказывается на научной деятельности?
— Конечно. Учителя говорят, что там, где это выполняется полностью, просто некогда работать: сидишь, пишешь «План учебных работ», а потом отчёт с огромным количеством граф. И это отвратительная вещь. Но пока особо никого не выгнали. Хотя все говорят, что будут выгонять, потому что есть распоряжение президента о том, что зарплаты в научной отрасли надо довести до удвоенных по региону.
С другой стороны, имеется бюджет ФАНО, который даётся на научные институты. Как он будет распределяться? Сколько-то пойдёт выдающимся учёным, сколько-то уйдёт по грантам. В итоге получается, что этими средствами можно будет оплатить работу лишь одного из каждых трёх ныне работающих. Как ни крути, а из голых цифр следует, что двух из трёх будут выгонять.
— А сами люди ещё не начали уходить?
— По академической линии я работаю в Стекловке (Математический институт имени В. А. Стеклова РАН. — Прим. ред.), она выиграла грант РНФ (Российского научного фонда — Прим. ред.), и финансирование даже улучшилось. Так что в этом конкретном месте люди живут, а где-то в других местах, наверное, становится хуже.
— Как вы для себя объясняете государственную политику в области российской науки?
— Я не вижу никакой конкретной политики. Понятно, что науку у нас не жалуют. Не очень заинтересованы в том, чтобы она была и была серьёзной.
— Но идёт реформа РАН.
— Опять-таки непонятно, как она идёт! Была заявлена реформа, потом начался скандал, и анонсированные правила стали менять. Теперь невозможно предсказать, какая часть этой затеи реализуется, какая — нет. Происходит хаотичное движение, которое указывает на то, что никакого чёткого плана нет. Как, собственно, и во всём государстве. Но иногда смотришь на Котюкова. его заместителя — и вроде бы они люди, которые могут разговаривать по-человечески, всё могло бы быть гораздо хуже.
— Как должны выглядеть взаимоотношения государства и научного сообщества, чтобы всем от этого было хорошо? И науке, и государству?
— Это очень сложный вопрос государственного планирования. Такие темы должны обсуждать не дилетанты, а я всё же дилетант.
— Но вы находитесь внутри системы.
— Я нахожусь внутри системы, поэтому я могу понять, когда начинается полная ерунда. Я знаю несколько примеров успеха, но как эти примеры реализовались, на какие рычаги нажимали хитрые менеджеры, я не знаю. Например, в Петербурге в XVIII веке совершенно один сидел Леонард Эйлер (Эйлер внёс фундаментальный вклад в развитие математики и механики. — Прим. ред.), разговаривать ему было не с кем. Он переписывался с Европой, и письмо шло в одну сторону месяц. Это пример совершенно потрясающего успеха. Есть универсальная формула — такая же, как рецепт хорошего чая: не надо жалеть заварки. Тут — не надо жалеть своего труда и своей жизни. Вы говорите про отношения с государством. В этом вопросе у меня как раз хорошего примера нет. Мы живём опосредованно, нас со всех сторон прикрывает Кузьминов. Это и есть для нас государство.
— Но разве государство не должно ставить задачи перед наукой?
— Государственный заказ, конечно, должен формулироваться. Как наука развивается? Есть один способ — когда люди решают интересные задачи. И когда эти задачи имеют прикладное значение, они решают их с большим увлечением. Когда у людей начинают гореть глаза, наука развивается. Очень важен диалог, должны быть люди из науки, которые понимают науку и умеют пользоваться доверием власти. В английской науке учёными становились джентльмены из того же класса, из которого рекрутировались люди, принимающие важные решения. Они могли встретиться в одном клубе и поговорить на равных при полном уважении. А о чём говорить, когда для власти главным авторитетом в области науки является Петрик. Это целая наука — научиться разговаривать с начальством. На каком языке они там разговаривают, в баню надо с ними ходить или что? Кроме того, нужна искренняя заинтересованность со стороны того же руководства, а сейчас этой заинтересованности не видно.