Версия для печати
Вернуться к списку

ТОРНАДО УНОСИТ КОРОЧКИ

«Та, у которой я украден, в отместку тоже станет красть» — и вот мы увидели, как VIP-персоны, чьи ученые степени попали под подозрение (Жириновский, Бурматов), ударились в вендетту и сами стали бороться «за передовую магию», то есть за чистоту научных рядов. Сергей Пархоменко, действуя от лица уличной оппозиции, оживленно забегал по полю битвы и принялся лить бензин то там, то здесь. Между делом арестовали Шамхалова, бывшего председателя ВАК. А теперь и Федюкину пришлось уйти в отставку: зря он вызвался быть ревизором, имея за душой диплом, подлинность которого оспаривается.

Новый этап диссертационной войны начался, когда в дело вступила Генеральная прокуратура. Эта контора не разменивается на мелочи. Если федюкинская комиссия ограничилась проверкой десятков диссертаций, то прокурорское ведомство единым махом объявило, что в одном только прошлом году ВАК произвела на свет более 1,3 тыс. фальшивых докторов наук. Фактически это заявка на геноцид научных карьер и репутаций. Орадур, Герника, Сребреница.

Теперь на барометре не просто «буря». Перед нами настоящее торнадо, не хуже недавнего оклахомского, которое уносит нашу «обрнауку», подобно домику девочки Элли, в неизвестном направлении.

Всесожжение корочек, объявленное Генпрокуратурой, хоронит надежду на упорядоченное и правдоподобное отделение овец от козлищ. Как говорят медики, «нет здоровых, есть недообследованные». Компрометируется само понятие российской научной степени, ведь было бы наивно считать, что доктора по своему качеству чем-то отличаются от кандидатов или что в прошлом году дела в этой епархии делались каким-то особым образом — не таким, как в предыдущее 20-летие.

Но нет худа без добра: люди в прокурорских мундирах, обессмыслив дискуссию о цвете штанов, волей-неволей заставляют нас подумать о тех сущностных вещах, которых не хватает нашей увечной «обрнауке» для того, чтобы стать настоящей индустрией знаний.

Например, ей остро не хватает опорного сословия, для которого знание было бы главной ценностью. При советской власти такое сословие было, оно называлось интеллигенцией. Эта «прослойка», костяк которой составляли ученые и преподаватели, была влиятельной корпорацией, коммунисты относились к ней с опаской и прислушивались к ее интересам. Интеллигенты, жившие во всех уголках страны, были объединены своим социальным и экономическим положением. У них были общие ценности, общие кумиры в литературе, музыке и театре, общие хобби. Человек умственных занятий был уверен в своем достатке, в своих карьерных перспективах. «Физики» с «лириками» (а вовсе не чиновники с бизнесменами) спорили о том, кто из них полезнее для будущего, но вся научная интеллигенция, от ракетных конструкторов до египтологов, чувствовала себя нужной своей стране и всему человечеству. «Удовлетворение собственного любопытства за государственный счет» — так называли свою стезю ученые и вовсе не стеснялись этого.

«Потом пришла война, разруха», то есть распад страны и жестокие реформы, и интеллигентская прослойка стала размываться. Читатели «Науки и жизни» перешли на глянцевые журналы, а зрители «Очевидного — невероятного» переключились на MTV. Сотни тысяч образованных людей уехали из страны. Из тех, кто остался, одни пошли мыть полы, другие — торговать акциями.

Интеллектуальной корпорации у нас давно уже нет. Она рассечена на изолированные куски, как циррозная печень. Интеллектуалы обречены на жизнь в чужих мирах, по чужим углам, где не они, а люди совсем другого склада диктуют правила, вкусы и ценности. Самостояние мыслящего человека? Давно уже не слышали о таком. Чтобы хорошо жить, надо быть при ком-то: при начальстве, при бизнесе, при западных грантах. А если нет единой корпорации, то невозможны ни авторитеты, ни репутации, ни нормы профессиональной чести — они просто повисают в воздухе, становятся пустым звуком. Так возникает питательная среда для сановных охотников за продажными степенями, для вытеснения науки лженаукой, а просвещения — тупым развлечением.

Если мы не хотим превратить страну в безъязыкий и бессмысленный кусок земной коры, нам придется возвращать интеллекту утраченное достоинство, вновь становиться нацией, одержимой знанием. На одно лишь государство, которое когда-нибудь расставит и профинансирует приоритеты, надеяться тут нельзя. Как показывает история с лекциями депутата Пономарева, любые деньги уйдут в песок, если интеллектуальный труд остается игрушкой в руках циничных ловкачей.

Образованные люди всегда любили спорить. Спорят они и сейчас — до хрипоты, до виртуального мордобоя. Но об одной широкой коалиции они могли бы договориться: за достоинство разума, за честь знания, за свободу учиться для тех, кто хочет учиться, и за свободу учить для тех, кто может учить, — независимо от кошелька, связей, политических взглядов, накопленных званий и степеней.

Как ни парадоксально, тот факт, что локальный кризис власти и управления поразил именно область образования и науки, дает надежду. Это значит, что общество чувствует: выход из затянувшегося безвременья — где-то здесь.