Версия для печати
Вернуться к списку

Григорий Перельман как идеал ученого для власти

Когда на майском, этого года, Общем собрании РАН премьер Владимир Путин заявил, что для него идеалом российского ученого является Григорий Перельман, вряд ли он сознавал, что Григорий Перельман, вполне возможно, явился ему и идеалом российского силовика. Каждый человек хочет быть хорошим, и каждый человек возмущен теми несправедливостями, что творятся в мире. И каждому так и хочется «бросить им в лицо железный стих, облитый горечью и злостью» и, подобно Перельману, не принять их миллион или, подобно Владимиру Путину, заявить, что и поговорить-то не с кем, разве что с Махатмой Ганди.

Григорий Перельман и Владимир Путин выразили имманентное и одинаковое желание российских ученых и силовиков навести порядок в этом несовершенном мире. Но наш премьер имеет, в сущности, все, чтобы этот самый порядок навести. А он, как водится не в идеалах, а в реальности, не наводится.

Вот Григорий Перельман – это другое дело. Не имея за душой и телом ничего, кроме решения проблемы Пуанкаре, отказаться от миллиона – это поступок. Такой поступок, можно сказать, – мечта почти всех российских ученых и силовиков. С одной принципиальной поправкой: в этих маниловских мечтах они совершенно уверены в том, что миллион, разумеется, возьмут, но потратят его «с чувством, с толком, с расстановкой».

Откуда же у людей, казалось бы, столь разных занятий столь одинаковые идеалы? Известно откуда. Они из той самой великой эпохи строительства советских пирамид, когда советские ученые и советские надзиратели-охранники были ее главными действующими лицами. Именно они вместе делали атомную бомбу, строили атомные реакторы и запускали ракеты, переживая тогда действительно великую эпоху, в которой атомный реактор и космический аппарат тесно переплелись с колючей проволокой и вышкой.

И те и другие пережили тогда лучшие времена, создавая великую советскую сказку. Сказка эта совпала с эпохой бури и натиска научно-технической революции, когда наука действительно стала производительной силой всего мира, а Советский Союз со своими атомом, авиацией и космосом был впереди планеты всей. Закономерным образом эпоха великой советской науки совпала с лучшими годами НКВД–КГБ, потому что, во-первых, надо было следить за авторами самих научных открытий, во-вторых, охранять их открытия от пытливого глаза тлетворного Запада и, в-третьих, воровать у него же его открытия и изобретения.

Так, и те и другие ощущали себя, несмотря на железный занавес, господами мира и людьми, делающими историю не только на шестой части света. Тогда-то и были заложены те самые идеалы великих преобразователей природы и мира. В них есть место великим тайнам Вселенной, удвоению ВВП, инновациям и модернизациям, храму Христа Спасителя, башне «Газпрома» в Санкт-Петербурге, «Сколково» и технопаркам, решению проблемы Пуанкаре… И нет места незаметному, неспешному и кропотливому труду по обустройству подъездов, дорог, дворов и клозетов родного отечества.

Теперь иные времена. Все великие открытия и изобретения давно уже сделаны и, по существу, переработаны в технические и технологические инструкции эпохи высоких информационных технологий. Поэтому нет теперь места ни великому порыву к тайнам природы, ни необходимости сгонять на их освоение людские стада…

Теперь нужны исполнительность, аккуратность и безоговорочное следование инструкции, потому что только так могут эффективно функционировать фабрики высоких технологий. А писание внятных технических технологических инструкций и тем более «тупое следование» им никогда не было сильной стороной творческой советской личности, в особенности приобщенной к великой советской науке. Для их написания и, главное, претворения в жизнь нашлись другие народы мира. К тому же глобализация сделала все эти инструкции практически открытыми и доступными для всех. И возникает ситуация, когда, для того чтобы клепать системные блоки, мониторы и мобильники не надо обладать глубокими знаниями той же физики и не надо эти знания ни от кого охранять.

Поэтому и те и другие – ученые и силовики – остались не у дел мирового хозяйства. Но оставшись не у дел – таков очередной русский парадокс, – именно они остаются хозяевами России: первые – интеллектуальными, вторые – политическими. В результате и теми и другими создан виртуальный мир, в котором первые твердят о выдающихся достижениях российской науки, не ценимых властью, а другие, обладающие этой властью, сажают, пусть и много реже, чем раньше, некоторых из первых, своеобразным образом поддерживая иллюзию того, что у российской науки есть такие секреты.

И никогда они не были похожи друг на друга так, как сейчас. Эстетической квинтэссенцией такого подобия и явилось майское Общее собрание РАН, на котором премьер и сделал свое признание. Когда конференц-зал, до отказа набитый участниками собрания, сдержанно гудел в томительном и нетерпеливом ожидании премьера, трудно было отделаться от ощущения: то ли это Общее собрание РАН, то ли коллегия ФСБ?

Но когда живешь в виртуальном, вывернутом наизнанку мире, тогда с особой остротой нуждаешься все в том же идеале великого мужа, делающего историю. И вот он явился в лице Григория Перельмана, действительно сотворившего такую историю, когда наша российская элита во всей красе показала свою «чичиково-ноздревскую» физиономию, а сам герой предстал со своим решением проблемы Пуанкаре Акакием Акакиевичем Башмачкиным со своей шинелью, бросающим миру свое непреклонное «нет».