Подтверждением тому и существование нескольких редакций получившего теперь мировую известность автобиографического жизнеописания протопопа Аввакума. Несомненно, что он каждый раз воспроизводил свое Житие заново, из памяти, не пользуясь никакой усредненной письменной текстовой основой. Да и сложно предположить существование каких-то «черновиков» у сидящего в земляной тюрьме за полярным кругом узника.

Что же все-таки представляет собой старообрядческая рукописная книжность в нашей отечественной культуре? Да, это своего рода исторический прецедент, когда в России, христианской стране, вполне соответствующей или старающейся соответствовать остальному христианскому миру в своем цивилизационном развитии, на протяжении трех веков продолжают воспроизводить «от руки» духовное наследие Древней Руси. Не от хорошей жизни, разумеется, поскольку официально старообрядцам не дозволено держать типографии. Да, старообрядцы существуют под постоянным, пристальным надзором синодальной и государственной власти. Но они существуют, они осознают себя хранителями истинной православной веры, завещанной дедами и прадедами. Они едины в своем отрицании «троеперстия», измененного написания имени Господня, четверения «аллилуйи», неприятии «латынского крыжа», т.е. так называемого «четвероконечного креста», и многих других, касающихся каждого христианина, вопросов.

Однако, несмотря на то, что в состав выставочных экспозиций включаются, как правило, книги иллюстрированные («лицевые») и богато орнаментированные, у нас нет никаких оснований рассматривать старообрядческую рукописную книжность только с позиций изобразительного искусства. Основой её оставались всё-таки сами тексты, смысловое наполнение, не суть важно даже каким почерком переписанные и какими орнаментами украшенные вечные, завещанные дедами и прадедами христианские постулаты и истины. В этом отношении поражает даже не сама широта реально востребованного письменного наследия Древней Руси, где представлены по сути все жанры многовекового, запечатлевшегося в слове, её существования, но живое, непосредственное восприятие переписываемых ли, читаемых ли текстов. Чаще, разумеется, мы имеем дело с читательскими пометами и приписками на полях рукописи. Сам писец, как правило, не запечатлевает своего отношения к воспроизводимому им тексту, разве что уничиженно оговаривает подчас себе читательское прощение за допущенные им погрешности и описки. Оно может быть обнаружено в другом, в некотором переосмыслении, редактировании уже существующего повествования. Что-то и вовсе не обязательно переписывалось с конкретно лежащих перед ним книг, а воспроизводилось по памяти с прежде где-то прочитанного. Иначе, как можно объяснить появление трех вариантов одного и того же произведения, переписанного, к примеру, на Печоре известным грамотеем и книгописцем И.С. Мяндиным (1823–1894)?