Версия для печати

Ученые о реформе РАН – в воздухе висит шантаж из-за опасений сокращений

Полтора года назад началась реформа Российской академии наук, вызвавшая большое недовольство в научной среде – проводились митинги, подписывались петиции, организовывались протесты. Однако это не остановило реформаторов из правительства – они говорили, что ученые не понимают, как им будет жить лучше. Теперь, спустя время, можно оценить, что изменилось в жизни ученых. Об этом – в материале «Города 812».

Альберт Байбурин, доктор исторических наук, Музей антропологии и этнографии (Кунсткамера) РАН, главный редактор журнала «Антропологический форум»:

– За этот год произошло самое печальное – наукой стали управлять чиновники. Управлять наукой в принципе невозможно. Однако эта абсурдная идея упорно воплощается в реальность. Опасения, связанные с бюрократизацией научной жизни и некомпетентностью новых чиновников, полностью подтвердились. Пожалуй, в этом и заключаются самые значительные перемены.

Разумеется, ранее декларировалось, что ФАНО – Федеральное агентство научных организаций – освободит ученых от несвойственных их работе забот и бумажной деятельности. Получилось ровно наоборот: огромному новому аппарату нужно как-то оправдывать свое существование. Мы являемся свидетелями псевдореформы.

В самом научном сообществе, по моему мнению, отношение к «реформе» осталось прежним. Вместе с тем острая фаза миновала, многие смирились с ситуацией, предпочитая заниматься своим делом. Новая волна выступлений начнется в ближайшее время – истекает срок моратория (годовой мораторий на распоряжение имуществом академии, поэтому пока что не происходит никакого отъема собственности – прежде всего зданий) и никто не знает, в каком ключе продолжится «реформа».

Нынешнее состояние российской науки в тех областях, о которых я могу судить, довольно печальное. Ей как воздух необходим приток свежей крови – молодых людей, которые получили образование не только здесь, но и в лучших университетах мира. Затхлая атмосфера академических институтов особенно чувствуется по сравнению с жизнью этих университетов.

То, что сейчас происходит в академической науке, не дает ни малейших оснований для оптимизма. Если научное сообщество сможет организоваться, возможен и другой сценарий, но только теоретически. Для его практического варианта необходимо возвращение на исходные позиции (РАН без ФАНО).

Анна Шубкина, старший научный сотрудник Института проблем экологии и эволюции имени А.Н. Северцова РАН:

– За год после реформы резко возросла бюрократизация – число планов и отчетов удвоилось или утроилось. Появилось множество новых форм для заполнения – например, таблицы по РИНЦ (Российский индекс научного цитирования). Чиновники-управленцы усилили свои позиции – именно они интенсивно вынуждают сотрудников заполнять бесконечные формы, которые теоретически должны были заполнять сами. Также активизировались всяческие секретари по всяким делам (например, по контактам с иностранцами), сидевшие тихо почти 20 лет. Если ранее они имели некие обязанности (например, оформление загранпаспортов сотрудников, заполнение отчетов по иностранным командировкам), то сейчас обязанностей у них нет, но они тоже требуют планов и отчетов.

Наконец, были резко блокированы все формы мелких (до 100 тысяч рублей) закупок. Тендер теперь требуется не только при превышении этой суммы по конкретному гранту, но и для всего института. Например, даже при наличии средств замена одного поломавшегося холодильника уже невозможна – мой холодильник суммируется с 10 другими в разных лабораториях всего института, и требуется проведение тендера. Это тормозит закупку на несколько месяцев и лишает возможности выбрать нужную модель.

Вообще, обстановка стала более нервозной. Все постоянно опасаются чего-то. В воздухе висит шантаж. Во многом это связано с тем, что с подачи «министров-администраторов» про угрозу сокращений напоминают постоянно, с тонким намеком на необходимость подчинения. Разумеется, многие опасаются «прогневить или обидеть», то есть усилена линейная иерархия – самая примитивная.

К счастью, пока что не было резких изменений объемов финансирования институтов – был год тайм-аута.

В целом, РАН страдает от тех же болезней, что и вся страна. Российская научная среда развивается вместе с обществом и в том же направлении. Ее состояние – как и все в России. Можно только цитировать Ахматову: «Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был». Да, в некоторых сообществах ученых сохранились лучшие традиции российской интеллигенции – так и в некоторых сообществах других видов деятельности они тоже еще живы. Излечить РАН, не излечив Россию, невозможно, как нельзя вылечить аутоиммунное заболевание одной отдельно взятой руки или ноги. До разгрома РАН – а он все-таки произошел – можно было надеяться, что ученые сумеют дождаться хотя бы начала излечения всего общественного организма и смогут быть в том и тем полезны. Именно поэтому академическое сообщество активно «затрепыхалось», пытаясь остановить разгром. К сожалению, результат отрицательный. Можно только надеяться, что удалось сделать это поражение менее сокрушительным, сберечь больше людей и институтов – как формы объединения.

Дмитрий Ицыксон, старший научный сотрудник лаборатории математической логики Санкт-Петербургского отделения Математического института им. В.А. Стеклова РАН:

– Основное, что произошло за год, – это передача институтов в ведение ФАНО, ненаучной бюрократической структуре. Научные сотрудники пока эту смену подчинения на себе не почувствовали. Я с марта по июнь замещал ученого секретаря института, поэтому у меня есть некоторый опыт взаимодействия с ФАНО.

На институтскую электронную почту ежедневно приходили требования прислать различные документы, сводки, справки, которые касались всего чего только можно: узнавали потребность института в газе, устройство делопроизводства, историю института, научные планы, число сотрудников… Запросы шли постоянно, и львиная доля времени администрации института уходила на то, чтобы составить ответы на эти запросы.

Как-то мне нужно было отсканировать 30-страничный документ для отправки в ФАНО. У меня не было времени, поэтому я отсканировал только последнюю страницу с подписями и печатями, а остальные страницы взял из электронной версии документа. Куратор из ФАНО вежливо написала, что так делать нельзя, и попросила меня отсканировать все 30 страниц. Может, это и незначительный момент, но я после него хорошо понял, с кем имею дело.

Странная ситуация происходит с комиссией по оценке эффективности институтов. Было много обсуждений по поводу того, как и кем институты оценивать. В результате почему-то эту комиссию выбирали голосованием в Интернете без какой-либо реальной идентификации голосующих. Многие опасаются, что будут оценивать все исключительно по количественным показателям, числу цитирований, импакт-фактору. Все такие системы оценивания поверхностные. Вроде бы часть институтов будут расформировывать.

Сторонники реформы говорили, что она избавит ученых от дополнительной бумажной работы. Но раньше для годового отчета было достаточно написать кратко о своих результатах и приложить список публикаций. В госзадании на 2014–2016 годы указано, что мы должны представить научно-технические отчеты по ГОСТу, бессмысленная, тяжелая в оформлении вещь.

В целом сильных изменений не чувствуется, за исключением ощущения нестабильности. Многие боятся загадывать на 3 года вперед, так как непонятно, кто будет директором, будет ли это человек из коллектива или навязанный сверху. Парадоксально, но такая неопределенность меня мотивирует работать активнее, так как хочется быть конкурентоспособным, если придется искать работу за границей.

Если бы произошло заметное увеличение финансирования, это позволило бы нанимать сильных ученых из-за границы, но на это сейчас нет политической воли. Одна из проблем российской науки в том, что от нас уезжают, но никто не приезжает. Да и просто пригласить на работу иностранного ученого очень сложно.

Еще деньги могли бы пригодиться для оплаты работы аспирантам, стипендия аспиранта 5000 рублей, аспирантам можно платить из грантов, но гранты нестабильные. Гарантированная зарплата для аспирантов могла бы привлечь сильных молодых людей в науку.

Нынешнее состояние научной среды – это небольшое количество зеленых островков в серой массе. Зеленые островки – это отдельные коллективы, которые включены в мировую науку. В серой массе не все бессмысленно, там есть очень сильные ученые, но они варятся в собственном соку.

То есть, надо признать, разумная реформа Академии наук, конечно, нужна. Но я не думаю, что текущее правительство способно такую реформу осуществить. С моей точки зрения, в этом и есть корень зла реформы РАН: мы не доверяем власти проводить эту реформу, так как есть много печальных примеров.

Александр Смаль, сотрудник лаборатории математической логики ПОМИ РАН, преподаватель СПб АУ РАН:

– Сейчас все институты РАН вдруг оказались в подвешенном состоянии. Идут разговоры, что наш институт присоединят к московскому математическому институту. Если это произойдет, то у этого, видимо, будут как положительные, так и отрицательные последствия. Из положительных – мы получим некоторую дополнительную защиту. Все-таки закрыть большой МИАН намного сложнее, чем маленький ПОМИ. С другой стороны, это, конечно, добавит бюрократических и логистических проблем. Например, при подаче заявки на российские гранты требуются подписи главного бухгалтера и директора. Если ПОМИ станет частью МИАН, за такими подписями придется ездить в Москву.

Если говорить глобально, то ничего серьезно не изменилось. Однако изменились перспективы. Они стали намного более туманны. Не очень понятна ситуация с постоянными позициями. Неясно, что будет, если введут возрастной ценз на директоров академических институтов.

Некоторые знакомые ученые жалуются на то, что размер зарплаты уменьшился. Но нашей лаборатории удалось выиграть «мегагрант» на приглашение нашего бывшего соотечественника для создания новой лаборатории в ПОМИ. Поэтому сейчас денежные проблемы у нас не ощущаются. Зато ощущается дефицит ставок. Их фиксированное количество. И чтобы взять нового сотрудника, приходится «откусывать» часть ставки у другого сотрудника.

Недовольство, конечно, есть. Может быть, оно не такое явное, но, конечно, ученые оскорблены тем, что их лишают возможности решать некоторые вопросы. Но, как мне кажется, это в основном касается «больших» ученых, которые с реформой потеряли влияние. Молодые ученые в большинстве своем смирились, что остановить этот процесс или повлиять на него они не могут. Тут сказались и известные события последнего года, стало понятно, что реформа РАН – это не самое страшное, что может с нами произойти.

Сергей Дмитренко, заместитель директора Института лингвистических исследований РАН по научной работе:

– Значительная часть опасений, увы, реализовалась. Бумажный вал от ФАНО нас просто захлестнул. Если раньше кто-то из коллег иногда и позволял себе роптать на руководство РАН, обвиняя его в бюрократизме, то теперь, я думаю, остается только с грустью вспоминать о благословенных прежних временах.

При этом нынешнее руководство ФАНО в лице М. Котюкова и А. Медведева производит на меня, скорее, положительно впечатление: они вполне находят общий язык с научным сообществом и, кажется, начали понимать многие из наших проблем. Уж точно у них нет личных брезгливых предубеждений против научных работников, которое характерно для нынешнего министра образования и его подчиненных. Есть и полностью вменяемые, компетентные люди среди чиновников ФАНО, хотя, безусловно, среди сотрудников аппарата и различных управлений президиума РАН таких было больше.

Еще одна проблема – изменения уставов институтов. Нам был предложен стандартный вариант устава, которому мы должны были следовать. Самое главное в нем – полное уничтожение тех элементов самоуправления, которые были в научных организациях. Раньше основным органом управления в академическом институте был Ученый совет. За ним всегда оставалось последнее слово, и директора должны были всегда считаться с его позицией. На практике бывали разные ситуации: где-то совет был абсолютно самостоятелен, где-то подчинен администрации, но неравнодушный научный коллектив, в конце концов, всегда мог переизбрать неэффективный и управляемый совет. Теперь это полностью изменено. Ученый совет по новому уставу – консультативный орган, который назначается директором. Коллектив научных сотрудников вообще не может влиять на его состав. Теперь представьте, что в институтах в массовом порядке меняется директорский корпус (вполне реальная ситуация, поскольку сейчас собираются ввести возрастной предел в 65 лет). Придут новые администраторы, которые назначат удобных людей в состав советов (а могут и вообще не назначать – новый устав позволяет обойтись и без Ученого совета). В результате мы получим неконтролируемую «вертикаль власти» в отдельно взятой организации.

Заметны только отрицательные изменения. Администрации институтов занимаются теперь исключительно бумажной работой (причем абсолютно бессмысленной). Слова о том, что «реформа РАН избавит ученых от выполнения несвойственных им обязанностей», которые так любили повторять организаторы реформы РАН, звучат как настоящее издевательство (собственно, никаких сомнений в том, что все так и будет, у меня никогда и не было).

Я не могу точно сказать, во сколько раз увеличился поток бумаг и запросов, приходящих в адрес институтов, но по ощущениям – раза в 4–5. Периодически мы получаем совершенно безумные запросы. В ноябре у нас, например, потребовали подробно (с указанием перечня нормативных актов, которые у нас должны существовать) отчитаться о том, как в институтах осуществляется борьба с коррупцией, и о том, разработаны ли у нас кодексы служебной этики сотрудников. Бесконечные запросы, касающиеся недвижимости, – это просто отдельная тема. Помните, как год назад нам объясняли, что ФАНО будет заниматься прежде всего вопросами собственности, ее регистрации и пр., ведь ученым этим заниматься «не с руки»? Так вот, теперь этим занимаемся именно мы, а чиновники ФАНО рассылают нам письма с маловразумительными инструкциями.

Отмечу еще, что уничтожение системы отделений РАН разрушает связи между институтами, работающими в смежных областях. Это не такая частная проблема, как может показаться со стороны. Я думаю, что мы еще столкнемся с ее отрицательными последствиями.

Много дополнительных трудностей появилось в том, что касается работы аспирантуры. Если раньше существовал своего рода «защитный барьер» (в виде соответствующего управления при Президиуме РАН) между нами и Рособрнадзором, то теперь ситуация изменилась. Мы остались один на один с этой структурой. И нас вынуждают играть по тем же правилам, что и вузы. Но это невозможно по определению. Аспирантура в РАН всегда была более индивидуальной и штучной (а, следовательно, гораздо более качественной). Теперь объем работы заведующих аспирантурой вырос раз в десять. Я не преувеличиваю. Нам предстоят очередные аккредитации, утверждения программ аспирантуры, прохождения через комиссии и прочие увлекательные вещи. Как мы без этого жили раньше?

Если говорить о хорошем, то нельзя не отметить, что в финансовом плане для нашего института год был не самый плохой. Тут, конечно, стоит отметить работу научных фондов. Это исключительно их заслуга. Российский гуманитарный научный фонд, например, профинансировал более 30 наших проектов. Еще мы удачно выступили в первом конкурсе грантов Российского научного фонда, заработавшего в этом году. Четыре проекта с очень хорошим финансированием. Про следующий год боюсь и думать. Инфляция ничего хорошего нам не сулит.

Общее состояние в научном сообществе я бы оценил словами «тревожное ожидание». Если действительно будет продлен мораторий на передел собственности, которая находилась в пользовании РАН, не будет сокращения финансирования исследований (на увеличение я не надеюсь) и попыток провести «оптимизацию» штатных расписаний, то какое-то будущее у нас, возможно, и есть.

Егор СЕННИКОВ, 812 онлайн