Версия для печати
Вернуться к списку

География языка

То была карта Северной Германии с обозначением на ней границ (изоглосс) разных диалектов немецкого языка. Пополняясь новыми лингвогеографическими картами, переиздания «Немецкого языкового атласа» выходили с 1876 по 1926 год, и он был уже не одинок: в 1902–1912 годах был опубликован семитомный атлас французского языка, в 1915 году вышел атлас русского языка. Лингвистическая география стала признанной наукой, интересной не только лингвистам, но также историкам, антропологам, этнографам, социологам, которые сегодня активно используют ее результаты в своих исследованиях.

АКСИОМЫ И ТЕОРЕМЫ ЛИНГВОГЕОГРАФИИ

Говорить на одном языке люди могли только в одном случае: если они жили вместе на одной территории, и чем дальше люди жили друг от друга, тем непонятнее был язык одних для других. С этих аксиом начиналась наука лингвогеография. Потом в ней появились первые теоремы: лингвистической непрерывности, которую сформулировал швейцарский ученый Адольф Пикте, и волновая, сформулированная немецкими лингвистами Гуго Шухардтом и Иоганнесом Шмидтом. Теоремы были взаимосвязаны, а их суть заключалась в том, что есть некий лингвистический ареал, внутри которого люди говорят на генетически связанных диалектах одного языка, и если где-либо появляется какая-либо устойчивая языковая новация, то она распространяется от места ее возникновения к периферии, затухая с расстоянием, как волны в пруду от брошенного камня.

Утверждения правомерные и логически безупречные, только доказать их можно лишь одним способом — с помощью географической карты. Сейчас это выглядит само собой разумеющимся, но закон Архимеда или закон всемирного тяготения Ньютона тоже при взгляде со стороны проще некуда. Достаточно залезть в ванну, чтобы почувствовать, как тело становится легче, или ощутить удар по голове упавшего с ветки яблока. Так и в случае лингвогеографии прошли десятилетия, прежде чем от теоретических домыслов дело дошло до проверки их на практике, причем первую карту языка нарисовали не признанные авторитеты лингвистики XIX века, а молодой аспирант Тюбингенского университета Георг Венкер.

АСПИРАНТ ВЕНКЕР

Довольно забавно читать в трудах современных историков науки о том, что понятие «изоглоссы» (линии на карте, обозначающей границы какого-либо языкового явления) в лингвогеографию ввел в 1892 году академик Императорской Санкт-Петербургской академии наук Август Биленштейн в своем труде «Die Grenzen des lettischen Volkstammes und der lettischen Sprache in der Gegenwart und im 13 Jahrhundert» («Границы латышского народа и латышского языка в настоящее время и в XIII веке»). Никто уже давно не спорит с тем, что Россия — родина слонов, но что же тогда рисовал на своих картах за 16 лет до этого Георг Венкер?

Рисовал он на карте Германии границы (изоглоссы) разных немецких диалектов, благо их в немецком языке масса. Следом за ним такие же диалектные карты начали рисовать для французского языка, и в результате в 1902–1910 годах появился семитомный «Лингвистический атлас Франции». В 1915 году в Москве был издан «Опыт диалектологической карты русского языка в Европе». А дальше, как говорится, пошло-поехало. На сегодня всевозможные языковые атласы, включая интерактивные лингвогеографические онлайн-карты, измеряются тысячами.

Что же касается основоположника лингвогеографии Венкера, то его «Deutscher Sprachatlas» в окончательном виде был издан в 1926 году, через 15 лет после его кончины. Труд жизни основателя и первого директора Института немецкого языка, почетного профессора Марбургского университета Георга Венкера завершил его ученик и преемник на посту директора марбургского Института немецкого языка Фердинанд Вреде. Но работа над данными, собранными Венкером, даже тогда не закончилась. Она продолжалась до 1956 года, когда по ним было издано около 16 тыс. карт, включая первые карты, нарисованные аспирантом Венкером в 1876 году.

НА КАКОМ ЯЗЫКЕ ГОВОРИЛИ В ДРЕВНЕМ РИМЕ

В классической географии изолинии тоже сыграли большую роль, например, нанесенные на карту океана изобаты (линии, соединяющие одинаковые глубины) обнажали рельеф дна океана с подводными горными хребтами, долинами, впадинами, словно над ними не было многокилометровой толщи воды. И все это представало перед взглядом географа в трехмерном пространстве.

В естественных науках четвертое измерение (время) прижилось с трудом, а с пятым и последующими измерениями совсем беда. Их суть понимают только самые продвинутые физики (да и то верить им, что они понимают, приходится на слово). А у лингвистов измерений языка гораздо больше, чем в теории вероятности или теории струн, и все они предельно понятны даже школьнику.

Первые лингвистические атласы были диалектологические: Георг Венкер разослал учителям немецкого языка по всей стране письма-анкеты, в которых предлагалось записать в транскрипции местного наречия 40 выражений, начиная от простых и заканчивая сложными. По такому же принципу составлялись атласы французского и русского языков. Но почти сразу лингвогеографы стали усложнять себе задачу, составляя карты языка по возможности на всех его уровнях (ярусах), включая лексику, фонетику и т. д. Например, даже карта местных названий животных может многое сказать лингвисту о местных наречиях, их взаимосвязи и эволюции.

Совокупность всевозможных изоглосс на территории распространения данного языка рисует языковой ландшафт. Порой даже простой взгляд на характер изоглосс, их направление, соотношение между собой, характер языковых ареалов (сплошной, компактный, разорванный, «кружевной» и т. п.) может приоткрыть хронологию становления того или иного языка, его родственные связи с другими языками, не говоря уже о детальном анализе изоглосс сегодня уже с помощью компьютерных программ.

Неудивительно, что лингвогеографией так живо интересуются историки, этнографы, антропологи, а с некоторых пор социологи и даже политологи. Поиски лингвогеографическим методом родины праязыка человека, определение прародины разных языковых семей, наконец поиск гипотетической ностратической макросемьи языков фактически ничем не отличаются от целей историков, этнографов, антропологов, ищущих по сути то же самое, только применительно к носителям этого праязыка.

Неученому народу тоже любопытно взглянуть на интерактивные лингвогеографические карты. Например, посмотреть на каком языке говорили древние римляне. В поздней римской империи времен Юстиниана Великого на латинском языке говорило примерно столько же народа, сколько говорило на древнегреческом, или на коптском, или на арамейском, и чуть меньше там говорило на армянском языке.

Другой интересный пример — афроамериканский разговорный язык (African-American Vernacular English, или коротко AAVE). Его фонетика заметно отличается в городах и в сельском местности, а также в разных регионах страны. Но карты его грамматики демонстрируют удивительную вещь — практически полное однообразие грамматики AAVE по всей стране. Вразумительного объяснения этому пока нет. Главная рабочая гипотеза — великое переселение американских негров, начавшееся после окончания гражданской войны в 1865 году и продолжающееся по сей день.

Так что повышенный интерес социолингвистов к лингвогеографии тоже понятен, как понятно и пристальное внимание к ней людей, далеких от науки, но облеченных властью. Словом, лингвогеография — интересная и полезная наука. Настолько интересная, что не сразу приходит на ум ее исходная курьезность. Как известно, в фундаменте всей науки лингвистики лежит слово, произнесенное человеком и услышанное лингвистом. А принцип лингвистической географии — «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Порой это бывает важно не только для ученых. Вот один пример.

НА КАКОМ ЯЗЫКЕ ГОВОРЯТ В СЕВАСТОПОЛЕ

В нулевые годы нашего столетия появились научные публикации, в которых постулировалось формирование в Крыму (да и на Украине в целом) украинского варианта русского языка, что, естественно, вызвало оживленную научную полемику. При этом исследователи вне зависимости от того, признавали они или отрицали формирование украинского русского языка, стояли практически на идентичных позициях: они опирались на внеязыковую политическую реальность, хотя преследовали разные цели. Эти исследования продолжаются до сих пор.

Уже 14-й год лингвисты филиала МГУ им. М. В. Ломоносова в Севастополе исследуют, на каком же языке говорят в их городе. Полученные на сегодня результаты таковы: в Севастополе говорят не по-украински, даже не на гипотетическом украинском русском, а на чистом русском языке. Результаты более чем ожидаемые: для украинизации речи горожан не было никакой почвы даже в последний украинский период 1991–2014 годов.

В советское время в формально входящем в состав УССР Севастополе (но фактически находящемся в союзном подчинении как главная база ЧФ ВМФ СССР) единственным признаком присутствия украинского языка были таблички на украинском языке, дублирующие русскоязычные на дверях горсовета и горкома партии. А также по какой-то странной причине прижилось слово «зупинка» на остановках общественного транспорта. Слово было веселое, севастопольцам нравилось, хотя они его использовали исключительно в ироническом контексте. Но после 1991 года и оно стало пропадать с остановок — настолько серьезно было неприятие населением украинского языка.

При этом дублирующих украиноязычных вывесок на дверях городской власти заметно прибавилось. Появился украинский язык в школах, который саботировали ученики, их родители и, что самое интересное, учителя этого языка. Словом, административное насаждение украинского языка имело результат, асимптотически приближающийся к нулю. Такой же результат, как показали исследования лингвистов, имела и массовая миграция носителей украинского языка в город в 1991–2014 годах.

За 23 года «украинизации» Севастополя приехавшие сюда украинцы заговорили на хорошем русском языке. Согласно исследованиям 2007 и 2015 годов, за исключением немногих слов, лексикон горожан почти полностью совпадал с лексиконом русского языка, что объясняет отсутствие ярких особенностей в словообразовательной системе севастопольцев, а существующие новообразования полностью укладываются в словообразовательную систему русского литературного языка.

Судя по вокализму речи севастопольцев, оснований говорить о влиянии украинского языка также не было. Например, практически отсутствует артикуляционное сближение звуков [и] и [ы], фиксируемое в русской речи юга Украины [прыjехал’и]. Соответственно, не наблюдалось ошибочного употребления графем и/ы на письме у школьников («сир» вместо «сыр»), что должно было бы наличествовать при влиянии украинского вокализма. Вместо этого в речи севастопольцев наблюдается полное аканье, свойственное русскому литературному языку ([Масква], [карова]), а в позициях после мягких согласных — икание ([п'итух] — петух, [л'иса] — леса), [н'ису] — несу).

При деформации русского языка под влиянием украинского можно было бы также ожидать появления полумягких согласных в речи севастопольцев, как это наблюдается в речи одесситов, однако полумягких не наблюдалось. Более того, носители украинского языка, прожившие определенное время в Севастополе, регулярно употребляют мягкие согласные вместо украинских полумягких. Употребление же полумягких или твердых в позиции перед гласными переднего ряда производит впечатление нарочитой экспрессии: [п’ионэр], [одэс:а], [спорцмэн]. Наблюдались случаи диссимиляции щелевых согласных звуков ([обшч’ежыт’иjе], [конхв’ета]), но это было скорее исключениями, чем нормой.

Единственной системной особенностью в речи севастопольцев можно считать относительно широкую распространенность «фрикативного г», то есть оглушение звуков [] и [’] до [х] и [х’]. Но это вовсе не характерный признак исключительно украинского языка: как известно, «хусь» вместо «гуся» начинают говорить в европейской части России, от подмосковного Можайска и далее к югу.

В целом же, как показали наблюдения лингвистов филиала МГУ в Севастополе 2007 и 2015 годов, говорить о каком-либо варианте русского языка в Севастополе, отличном от общенационального, было бы преждевременным. Напротив, они позволяли говорить о бытовании в городе общерусского койне (единого языка повседневного общения) с некоторыми лексическими особенностями.

Более того, факт функционирования в Севастополе койне, практически тождественного общерусскому, ставил под сомнение то, что в других городах Крыма функционирует некий иной вариант языка, например тот же гипотетический «украинский русский». Разница используемых языковых систем была бы не только заметна, но и с высокой вероятностью стала бы предметом отдельной рефлексии не только севастопольцев, но и остальных крымчан.

«Я НОРМАЛЬНО ГОВОРЮ!»

На втором этапе исследований лингвистов севастопольского филиала МГУ, который ведется с 2018 года при поддержке РФФИ уже в границах Большого Севастополя (агломерации из самого города и 39 поселков городского типа, 39 сел), учеными был использован картографический метод, и его результаты были уже не столь однозначны.

Родной язык («материнский», детский, тот, на котором говорили в семье) — это язык, который человек усваивает с раннего детства без специального обучения, находясь в соответствующей языковой среде (первый язык). Только в одном селе Большого Севастополя все назвали родным русский язык, в остальных чаще всего называли русский, украинский и крымскотатарский, реже армянский и молдавский. В качестве разговорного языка абсолютное большинство жителей севастопольских сел указывает русский язык. Но картина неоднородная: в одних селах в качестве разговорного языка указывался только русский язык, в других — украинский, крымскотатарский. Зафиксированы даже три случая, когда человек не отдает себе отчета в том, на каком языке он говорит: «Я нормально говорю!»

Но в реальной жизни в качестве «домашнего» языка в сельских районах Большого Севастополя фигурируют украинский, крымскотатарский, армянский и даже единично белорусский. Если роль разговорного русского языка в большинстве сел Большого Севастополя снижается со 100% до 72%, то аналогичный показатель для домашнего русского языка — 60%. Весьма любопытно и географическое расположение сел с наиболее высоким процентом родного, разговорного и домашнего русского языка. Они сосредоточены вдоль границ с соседним Бахчисарайским районом, невольно напоминая лингвистические погранзаставы, совершенно бесполезные в современном мире. У них в тылу, ближе к городу, концентрируются села, где роль русского языка в качестве разговорного и домашнего максимально низкая.

Понятно, что формирование билингвизма, когда в качестве разговорного и домашнего используются украинский, крымскотатарский, армянский и другие языки, при современном миграционном движении было ожидаемо, но одно дело — ожидать, другое — увидеть это воочию на лингвокартах города и его окрестностей. Также понятно, что пройдет еще лет 20 и языковая картина на лингвогеографических картах Севастополя изменится в сторону еще большего снижения роли русского языка по меньшей мере в качестве домашнего, а возможно, и разговорного тоже. Пока все к этому идет.

И наконец, понятно, какой мощный и информативный инструмент в виде лингвокартографии дал ученым почти полтора века назад Георг Венкер и что пользоваться им ученым желательно с максимальной аккуратностью.