Между тем речь шла, как теперь стало известно, об очень важной задаче, имевшей вполне определенное решение.

19 января 1758 г. Ломоносов представил в собрание латинский мемуар на тему «Физическая задача о ночезрительной трубе»  (7), а 21 июня 1759 г. демонстрировал самую трубу. Против «ночезрительной трубы» Ломоносова выступили академики Румовский и Эпинус. Последний написал даже мемуар «Доказательство невозможности ночезрительной трубы Ломоносова». Ломоносов, однако, оставался на прежних позициях. Он писал И.И. Шувалову 8 июля 1759 г.: «...не продолжая времени, должен я при первом случае объявить в ученом свете все новые мои изобретения ради славы отечества, дабы не воспоследовало с ними того же, что с ночезрительною трубою случилось. Сей ущерб чести от моих трудов стал мне вдвое горестен для того, что те, которые сие дело невозможным почитали, еще и поныне жестоко, с досадительными словами спорят, так что, видя, не видят и, слыша, не слышат. Не взирая на то, стараюсь произвести в действие еще новый оптической инструмент, которым бы много глубже видеть можно было дно в реках и в море, нежели как видим просто. Коль сие в жизни человеческой полезно, всяк удобно рассудить может...» (8).

Почти два века «ночезрительная труба» Ломоносова считалась его ошибкой, в жизнеописаниях Ломоносова о ней умалчивали. Между тем прав был Ломоносов, а не Румовский и Эпинус. Если бы сетчатка человеческого глаза не меняла своих свойств при очень большом ослаблении света, то Эпинус был бы вполне прав: яркость изображения, получаемого на сетчатке глаза, совсем не зависела бы (для предметов конечных размеров) от применяемой оптики.

Физическая природа химических явлений для Ломоносова была несомненной. В его занятиях мозаикой слились химические знания, оптические взгляды, художественные вкусы, исторический восторг перед Петром I, которого Ломоносов постоянно изображал и воспевал.

Поразительно, что при всем этом разнообразии деятельности ни в одной области Ломоносов не был поверхностным дилетантом. Всюду он сказал свое новое и важное слово. Исследователи убеждаются в этом шаг за шагом по мере более внимательного и глубокого изучения научного наследия Ломоносова.

Примером может служить один малоизвестный, но поучительный случай, в наше время ставший актуальным. 13 мая (по старому стилю) 1756 г. в академическом собрании Ломоносов показал «машину, придуманную им для усиления света». Как можно судить по краткому латинскому описанию, «машина» состояла из зрительной трубы около двух футов длиною, с объективом в три-четыре дюйма диаметром и соответственным окуляром. «Машина» предназначалась Ломоносовым для наблюдения ночью за кораблями и скалами на море. «Из опыта найдено, – говорилось в описании, – что в эту трубу в темноте видно лучше, чем без нее». При рассмотрении «машины» академики Гришов и Попов объявили, что «они признают в ней новым только рукоятку»  (6).

Через год, 30 июня 1757 г., Ломоносов предложил академическому собранию для объявления на конкурс следующую задачу: «Может ли быть устроен оптический инструмент, при помощи которого можно было бы видеть явственно предметы в темном месте, не совсем лишенном света?» Предложение Ломоносова собрание не приняло.