«Среди
представителей естественных наук у нас до сих пор не считается зазорным
отпускать шуточки по поводу общественных наук. Хотя это просто признак низкой
культуры». Алексей
Владимирович Кузнецов – член-корреспондент РАН и директор легендарного ИНИОН
РАН – рассказывает, как будет выглядеть Музей становления общественной науки в
возрожденном после пожара 2015 года здании института на Нахимовском проспекте.
На 12 стендах первого зала этого нового пространства в качестве подтверждения важности
прикладных разработок ученых-общественников и гуманитариев представят методы криминалистики,
корякский алфавит, Интернет-поиск, кейнсианство и многое другое.
Деятельность
самих сотрудников Института научной информации по общественным наукам тоже во
многом носит прикладной характер. Речь не только о редакторах и библиографах,
но и об ученых, которых здесь около двухсот человек. Наряду с академическими
исследованиями они занимаются также аналитическими разработками, благодаря
которым за рубежом ИНИОН относят к ведущим мировым «фабрикам мысли» в нишевых направлениях.
О том, чем
отличается think tank от академического института, почему в
читальных залах много китайской периодики и зачем сотрудники ИНИОН интересуются
офшорами – в интервью Алексея Кузнецова для сайта РАН.
«Очаговые»
исследования
— Алексей
Владимирович, здание института по обновленному проекту обещали торжественно
открыть до конца этого года. Можно ли сказать, что сотрудники института уже «сидят
на чемоданах»?
— Объект должны
сдать в декабре – это самое позднее. Но сейчас там голые стены и есть недоделки.
До сих пор не закуплена ни компьютерная техника, ни техника для восстановления
книг, которые пока лежат в холодильнике. Насколько мне известно, до марта 2022
года эта техника не появится. Поэтому, по моим ощущениям, раньше весны 2022
года ИНИОН в новое здание не переедет.
— Какие
объемы книг вам предстоит вернуть к жизни?
— В
Росрезерве заморожено почти 2 млн. единиц хранения. Есть только один прецедент
успешного восстановления залитых водой книг в таких масштабах. Это Национальная
центральная библиотека Флоренции (La Biblioteca Nazionale Centrale di Firenze) –
1966 год. Пожара у них не было, разлилась река, но там помимо воды был ил, и тоже
пострадавшие книги замораживались.
Где-то двести
тысяч мы смогли высушить т.н. конвекционными методами – то есть вентиляторами и
кондиционерами. Но так можно привести в порядок только очень небольшую часть
фондов – основная часть поражена микроорганизмами, грибком, и, соответственно,
это надо делать в сублимационных камерах. В России такая нормальная камера
только одна – в одном из институтов Росархива. В новое здание нам должны поставить
собственное оборудование, это будет, по-моему, британская камера, она стоит
больше 30 млн. рублей.
—
Параллельно с переездом в Год науки и технологий в связи с ИНИОНом обсуждалась
также тема его интеграция с ВИНИТИ и РФФИ и образование единого научно-информационного
центра? Как вы относитесь к этой идее?
Эта идея
была поспешной и непродуманной. В случае ее реализации произошло бы не
суммирование потенциалов этих очень разных по профилю деятельности организаций,
а, скорее, их необратимое разрушение. К счастью, контрпродуктивность такого
неестественного слияния была своевременно осознана.
— В некоторых
СМИ сейчас напрямую называют ИНИОН «академической библиотекой». Насколько уместен
такой термин?
— ИНИОН –
это, прежде всего, научная организация. К сожалению, когда говорят о нашем
институте, часто замалчиваются две вещи. Что около 40% из общей численности в 500
сотрудников составляют научные работники. И второе – что есть узкие научные
направления, которые на таком глубоком уровне больше нигде не изучаются. В
1990-е годы, когда государство прекратило должным образом финансировать
библиотеки, ИНИОН как исследовательская организация искал «место под солнцем» и
решил идти по всему спектру общественных наук. Академика Юрия Сергеевича Пивоварова
(в 1998-2015 гг. директор, сейчас научный руководитель ИНИОН РАН – прим.ред.)
за это много критиковали.
Разумеется,
ИНИОН не мог заменить Академию, но поскольку ученые попадались сильные, то в своих
нишах они действительно стали достигать значимых результатов. Люди, профессионально
умевшие ориентироваться в потоке научной информации, понимали, в каких сферах
исследований можно быстро рвануть вперед. И в институте появились «очаговые», но
очень конкурентоспособные или потенциально конкурентоспособные научные
исследования по биоэтике, научно-технической политике зарубежных стран,
иностранным инвестициям, символической политике и политике памяти, в
литературоведении – по творчеству конкретных писателей конца XIX – первой половины XX века, в
языкознании – по речевым конфликтам и так далее.
Не
деградация, а модель
— Пожар
многие коллеги в разных странах приняли близко к сердцу – ИНИОНу дарили много
литературы, не рассчитывая на ответные подарки. В каком состоянии международный
книгообмен сейчас?
— Книгообмен
– это боль всего библиотечного сообщества. Некоторые политики в Российской
Федерации много шумят о «мягкой силе», но у нас рубля не выделяется на
международный книгообмен: ни на закупку книг в должном объеме, ни на отправку
за рубеж. У ИНИОН 28 стран-партнеров и больше 70 организаций (а до распада
Советского Союза их были сотни). И мы годами не могли отправлять литературу даже
в страны, которые гораздо ниже России по уровню развития. В этом году я от
бюджета все-таки отрезал 900 тысяч рублей, и мы разослали несколько сотен
посылок.
Вот, есть у
нас три журнала RSCI, мы решили их предложить в библиотеку конгресса США. Там с
удовольствием готовы принять их в бумажном виде, хотя все номера есть бесплатно
онлайн. Если бы государство выделило хотя бы 7-8 млн рублей, то можно было бы
проводить целенаправленную политику – подбирать, что именно мы отправляем
партнерам.
— Поражает количество представленной в ИНИОН китайской
периодики – больше 120 наименований…
— Со стороны
китайцев это та самая «мягкая сила». Они от нас ничего не ждали, просто
присылали. Дело в том, что международный книгообмен считается равно-взаимным, но
нигде не указано, по какому именно принципу – поштучно, по цене, по значению? Это
позволяет всем сохранять лицо: нет ничего зазорного в том, чтобы получить один
журнал, а в ответ подарить десять, и наоборот. Практика такая, что иногда вообще
дарятся бесплатные буклеты.
Но есть еще
и проблемы с таможней: если стоимость ноль, они заявляют, что подарок стоит баснословных
денег. Первая презентация доклада ЮНКТАД, еще в доковидную эпоху, у нас прошла без
самого юнктадовского доклада (UNCTAD, Конференция ООН по торговле и развитию;
до 2018 года презентовала доклад на площадке ООН в Москве, последние три года в
ИНИОН – прим.ред.). Оказалось, там перевес на 1 кг, и посылку пришлось
уничтожить. Но ЮНКТАД к нам все равно очень хорошо относится: в свое время Советский
Союз ее создал «в пику» МВФ и Всемирному банку.
— На
Западе некоторые общественно-научные институты РАН регулярно входят в рейтинги
так называемых «фабрик мысли». Например, ИНИОН является единственной российской
организацией, входящей в топ-50 рейтинга центров по изучению искусственного
интеллекта. Почему там нет других уважаемых научных организаций? Их низко
оценивают или просто не считают think tank’ами (производителями аналитических продуктов)?
— Определить,
что такое аналитический центр – это серьезная исследовательская задача, и мы
сами ее недавно решали, работая над сборником «Атлас аналитических центров ЕАЭС». Потому что эти так называемые «фабрики
мысли», или think tanks, все очень разные. Есть аналитические центры, которые
реально работают на конкретного заказчика – по сути, занимаются пропагандистской
аналитикой. А есть серьезные научные организации, у которых официальный профиль
– это фундаментальные и прикладные науки, но аналитика так или иначе является «побочным»
процессом их деятельности.
Мы в ИНИОНе
тоже занимаемся аналитикой. Или Институт народнохозяйственного прогнозирования
РАН: в основе их чисто аналитической работы на Евразийскую экономическую
комиссию (по сути, наднациональный совет министров ЕАЭС) лежат научные, в том
числе фундаментальные, исследования по экономике. То же самое касается
Института Африки РАН и многих других наших коллег. Малая представленность наших
ведущих аналитических центров – того же ИАфр РАН – в западных рейтингах, на мой
взгляд, отчасти непрофессионализм наших американских коллег-составителей «топа».
Но еще в большей степени – их незаинтересованность в тщательном изучении
российских реалий. Им интересен весь мир, мы для них где-то на периферии.
— Как
вы оцениваете качество аналитики российских реалий, которую производят
известные «фабрики мысли» из числа западных околоправительственных организаций
и НКО?
— Американский
путь, когда научные организации подменили аналитическими центрами, приводит к
тому, что они не могут сделать нормальный долгосрочный прогноз. Знаменитая RAND
Corporation – они же в 1990 году рассуждали, что будет с Советским Союзом
спустя 10-20 лет. ИНИОН издает журнал «Контуры глобальных трансформаций», я как
его главный редактор советую вам обратить внимание на N5, 2021. Там выходит статья как раз про RAND
Corporation и про то, что они сейчас пишут про постсоветское пространство,
рассчитывая на то, что никто из узких специалистов их аналитику не прочтет.
— Это деградация аналитической мысли в
конкретной, сильно мифологизированной организации или глобальное явление?
— Это даже
не деградация, а просто модель. Аналитика, основанная на поверхностных рассуждениях.
И поскольку все вокруг так же поверхностно рассуждают (в каких-то сегментах у
американцев нет фундаментальных общественных наук) вам некому объяснить, что вы
не правы.
В США – и они
этим гордятся – существует т.н. принцип «вращающихся дверей» («revolving door»),
когда ученый из университета уходит работать во властные структуры, оттуда
опять в какой-нибудь think tank и так далее. Но беда в том, что аналитические
центры, которые становятся чисто аналитическими структурами, быстро теряют
фундированность своих выводов. И то, что в России значительная часть
аналитических центров выросли, либо существуют, на базе классических научных
организаций, либо созданы выходцами из них – это наша сильная черта.
— В России много неакадемических
аналитических центров, многие из них известны харизматичными лидерами. Возможна
ли описанная вами ситуация – некому объяснить неправоту – внутри самого исследовательского
коллектива?
— Может, я
питаю иллюзии, но мне кажется, что у нас в гуманитарных науках в меньшей
степени, чем в естественных, выражен институт научных школ и лидерства. И
вообще наша Академия наук всегда – по крайней мере в гуманитарной части – славилась
тем, что здесь уже младший научный сотрудник мог иметь собственное научное
лицо. По этой причине многие оставались
в Академии в «нулевые» годы, когда здесь зарплаты были сильно ниже, чем в
коммерческой аналитике. Потому что в коммерческой аналитике есть начальник, ну,
может быть его заместитель. А все остальные – это безвестные труженики, которые
работают на «босса».
То же с
рядовыми аналитиками какого-нибудь НИИ госкорпорации – их нет в публичном поле.
В большинстве академических, по крайней мере московских, организаций я вижу,
что уже младший научный сотрудник, если он что-то из себя представляет, может
потихоньку превращаться в самостоятельную фигуру. При этом старшие товарищи ему
будут помогать «дозревать» как исследователю-профессионалу. Публиковаться не
только не запрещают, а всячески поощряют.
Когда
расчеты по официальной статистике – лженаука
— ИНИОН
– головная организация Евразийского информационно-аналитического консорциума,
объединяющего более 50 структур из 8 стран (председатель – ныне общественный
деятель Николай Бордюжа). В эти дни проходит организованный консорциумом II Евразийский аналитический форум – вы являетесь
главой его программного комитета и в первый день презентовали упомянутый
«Атлас». Какую цель преследует такое объединение умов Евразии?
— Да, помимо
содержательной дискуссии, форум – это также попытка собрать на одной площадке
всех, кто себя именует интеллектуальными клубами. Но это очень скользкая тема,
да и не только мы пытались кого-то объединить. Были, например, Российские
экономические конгрессы, которые проводятся раз в три года и в организации
которых принимает участие Институт экономики РАН. Есть другой удачный пример, с
информационным тематическим уклоном – «вышкинские» ежегодные Апрельские научные
конференции по проблемам развития экономики и общества, которые с 2022 года станут
Ясинскими.
В случае Евразийского
аналитического форума речь о том, чтобы «притянуть» к России аналитиков стран
СНГ, прежде всего, из Казахстана, Белоруссии и Армении. С Казахстаном сейчас
наиболее сложная ситуация – мы можем эту страну потерять интеллектуально. Там и
европейское, и турецкое, и китайское влияние очень сильны, и втянуть их обратно
в орбиту постсоветского русскоязычного научного пространства – важная задача. Если
говорить об экономических проблемах этих стран, то это резкий рост долговой
нагрузки перед Китаем. Это больше характерно для Киргизии, чем для Казахстана. Мы
ничего сделать с этим не можем – либо мы должны давать им деньги, которые
наверняка не вернутся, либо смотреть, как это делает Китай.
—
Евразийская интеграция тоже является сферой научного внимания ИНИОНа?
— Мы реально
востребованы в плане публикаций по прямым иностранным инвестициям в целом и придумали
методику учета капиталовложений через офшоры, что, действительно, является
чисто научной задачей. А Евразийский банк развития заказал нам мониторинг
взаимных инвестиций стран СНГ – а это уже чисто аналитический продукт.
Дело в том,
что в ЕАЭС и СНГ в целом в 2-3 раза занижены масштабы взаимного инвестиционного
присутствия. По официальной статистике, в Узбекистане почти нет наших инвестиций,
а реально это один из крупнейших реципиентов российского капитала на
постсоветском пространстве. И «Лукойл», и «Газпром» входят туда через офшоры
или, скажем так, «перевалочные базы», например, Нидерланды. Аналогичная
ситуация с Казахстаном. Наш мониторинг реальной локализации сделок показал, что
ЕАЭС заработал: примерно до 2017 года взаимные инвестиции сокращались, последние
3-4 года они устойчиво растут.
Проект
высоко оценили не только в России, но и в мире. Потому что, например, Financial
Times, которая делает базу данных инвестиционных проектов «с нуля», просто обобщают
газетные сообщения, в итоге, там много газетных «уток», они не перепроверяют через
год-два, правдой ли оказалось чье-то заявление.
— Офшоры
– «горячая» тема не только в экономической аналитике, но и в журналистских
расследованиях. Находили что-то неожиданное?
— Конечно, у
некоторых знакомых обнаружил активы (смеется). Очень много можно найти
по открытым источникам. Но я бы все-таки говорил о научной составляющей, а не
об анекдотичных историях из жизни. Потому что некоторые задаются вопросом, а
можно ли вообще такое исследование считать наукой? Здесь же нет эконометрических
расчетов, а в экономике это ценится. Но ведь те, кто занимается
эконометрическими расчетами по официальной статистике, не учитывающей офшорные
потоки – это просто лжеученые, лженаука.
Приведу
пример. Выяснилось, что белорусы хотят строить у нас в Смоленской области птицефабрику
стоимостью 57 млн долларов. Пошли новости: заложили первый камень, строят,
построили, запустили. И сумма инвестиций за пять лет ни разу не меняется. Но мы
же в России живем – так не бывает… А сумма для белорусских инвестиций в РФ – попадание
в тройку крупнейших проектов. Новостей о количестве яиц нет, порыскал в сети, и
на сайте местного отделения «Единой России» нашел случайную реплику пенсионерки
на встрече с депутатом и его ответ, что вот, мол, заложили фабрику, да так и не
построили. Это был мой самый экзотический источник об инвестициях.
О
цифровизации каталогов ИНИОНа, доходах от библиографических баз, закупке книг и
ожиданиях от переезда в новое здание – во второй части интервью.
Подготовила Ольга Калантарова, редакция сайта РАН