Версия для печати

Ошиблись целью. Узел проблем - не в академии.

Поиск, 06.09.2013

После того как Дума накануне летних каникул поспешно приняла сразу в двух чтениях законопроект о реформировании РАН и других государственных академий, Российская академия наук вынуждена обороняться. То есть доказывать, что дела обстоят, мягко говоря, не совсем так, как утверждают неизвестные авторы документа, и что последствия принятия такого закона будут разрушительными для российской науки.
Но, как известно, оборона - худший вид сопротивления. Надо наступать. “Академия должна противопоставить правительственному законопроекту свой. Для этого в РАН достаточно квалифицированных юристов. Академии, вне всякого сомнения, нужны реформы, но идея, что их необходимо проводить сторонними силами, непродуктивна: кто лучше нас знает наши боли и наиболее заинтересован в их излечении?” - говорит биофизик, академик Иосиф ГИТЕЛЬЗОН. За его плечами 60 лет работы в Сибирском отделении РАН с самого его основания, 12 лет руководства Институтом биофизики (ИБФ) СО РАН, два года работы приглашенным исследователем в исследовательском центре НАСА. Сейчас он является советником РАН в ИБФ СО РАН и научным руководителем Института фундаментальной биологии и биотехнологии Сибирского федерального университета.

- Очень важно, чтобы была осознана необходимость такого академического законопроекта, - продолжает И.Гительзон. - Существующий законопроект нацелен на РАН. Но в действительности проблема кроется не в академии. Проблема - в использовании научных результатов. Здесь главный провал. И он образовался вовсе не потому, что РАН выдает мало научных результатов - она дает гораздо больше, чем страна в состоянии воспринять. Я знаю это по работам нашего института. Мы сделали достаточно много вещей, которые, что называется, просятся в практику. Но они не используются, потому что наша экономическая система инновации не воспринимает. Не нужны они, пока распродается невосстановимый ресурс - горючее. Однако, хочу заметить, без академии этого ресурса не было бы. Громадные сибирские запасы нефти, газа, углей открыты учеными Сибирского отделения РАН. А его сейчас вообще хотят лишить собственного лица, полагая, видимо, что открытого на наш век хватит, а дети-внуки позаботятся о себе сами.
Впрочем, переход от фундаментальных исследований к применению их результатов в производстве был непрост и в дореформенное время. Недаром возник такой термин, как “внедрение в практику”. Мы говорим “внедрение”, а не “использование”. Внедрение подра­зумевает сопротивление среды.
Я нескольким олигархам предлагал использовать результаты наших исследований. Например, мы создали систему замкнутого жизнеобеспечения для космических полетов. Полеты станут длительными еще не скоро, однако некоторые технологические результаты могли бы принести много пользы и на Земле. К примеру, для жизнеобеспечения людей, живущих в экстремальных условиях, прежде всего на Севере, где сейчас для отопления расходуется огромное количество энергии. Менделеев как-то заметил, что “сжигать нефть, все равно что топить печку ассигнациями”. Аналогично, расходовать энергию только для получения тепла очень расточительно. Мы предлагаем технологии, позволяющие использовать ее ступенчато. Сначала внутри жилого помещения - для создания комфортных условий (в частности, для ликвидации светового голода в долгую полярную ночь), для производства в течение всей зимы достаточного количества свежих овощей для живущей там семьи. А уже потом эта же энергия послужит для отопления. По расчетам, понадобится не больше 12 киловатт на семью из четырех-пяти человек. Примерно столько она и сейчас тратит, но получает только тепло.
Предлагал использовать. Глухо. Не воспринимается.
Или, скажем, в лаборатории Татьяны Валовой в ИБФ уже давно занимаются водородо­окисляющими бактериями, которые производят, в сущности, те же продукты, что образуются в растениях в результате фотосинтеза. Такая изящная система: вода электролизом разделяется на водород и кислород, после чего бактерии за счет ферментов окисляют водород кислородом и, используя высвобождающуюся при этой реакции мощную энергию, строят свою биомассу, например белок с незаменимыми аминокислотами. Когда существовала микробиологическая промышленность, мы пытались довести эти разработки до практики, но Микробиопром со всеми своими институтами и заводами практически распался.
Однако одна линия в силу своей большой актуальности сохранилась. В определенных условиях эти же бактерии производят не белок, а биополимер полиоксиалканоат. Он обладает теми же механическими свойствами, что и бытовые синтетические полимеры, преимущество которых только в их дешевизне. Но это преимущество оказывается роковым. Нет смысла снова собирать поли­этиленовые пакеты, перерабатывать... Их просто выбрасывают. Но в природе не существует потребителя синтетических полимеров, эти отбросы сохраняются десятилетиями и загрязняют окружающую среду. Я много по работе путешествовал и видел, что не только в России, даже в дальнем океане берега островов покрыты полимерным мусором. И в морях его полно, не говоря уж о реках. А биополимеры в природе разлагаются. Они произведены бактериями, и бактерии их разрушают. Сейчас мы совместно с Российско-вьетнамским научно-исследовательским Тропическим центром Института эволюционной биологии РАН как раз занимаемся исследованием механизма и скорости этого процесса в природе, с тем чтобы определить, какое количество биополимера разрушается за год, и сформулировать общебиосферную квоту, которая покажет, сколько биополимера можно ежегодно производить без нарушения природного равновесия.
Я предлагал использовать эту технологию одному олигарху: если вы за это возьметесь, говорю, то станете новым Дюпоном, создадите новую многомиллиардную промышленность. А он спрашивает: а через сколько лет я начну получать вложенные средства обратно? И как услышал, что не раньше, чем производство развернется, то есть лет как минимум через 10, потерял всякий интерес. Зачем мне это, говорит, если на водке те же деньги я “сделаю” за полгода.
Так что беда не в том, что наука не продуктивна. Наука “беременна” многими готовыми результатами. Это даже переношенная беременность. Но нет воспринимающей системы: разрушены отраслевые институты, и экономика, сидящая на нефтяной игле, построена так, что эти результаты не востребует. Вот здесь беда. Вот где узел проблем.
Что может сделать государство? Прежде всего, восстановить воспринимающую систему, а фундаментальную науку поддержать финансово. А если это пока невозможно, хотя бы не пытаться ею “рулить”. Фундаментальная наука в чем-то сродни искусству: руководить ею извне невозможно. Фундаментальная наука развивается спонтанно - из внутренней логики прежде всего. Не за плату (хотя ученому надо на что-то жить и содержать семью), не из заданий, а из себя. Таково ее свойство. Прогресс человечества объясняется не только тем, что человек трудится (трудятся и пчелы), но и тем, что неистощимо его любопытство. Академик Павлов в число основных инстинктов, присущих человеку, включил инстинкт познавательный, который он назвал рефлексом “что такое”. На этой очень глубокой мотивации и основана фундаментальная наука. Попытка управлять ею с помощью бюрократических средств - убийственна. Поэтому она и встретила такое резкое сопротивление.
Совершенно иное дело - использование результатов фундаментальных исследований. Тут можно предвидеть и планировать, управлять и востребовать то, в чем нуждается производство. Это означает, что нужны законы, которые восстановили бы прикладную научную деятельность. Переход от фундаментальной науки к использованию ее результатов требует организационных действий правительства.
Еще один неразрывно связанный с наукой элемент - университетское образование. И тут огромную роль может сыграть академия. Какие бы ни приводили статистические данные, исторически сложилось так, что основной научный интеллектуальный потенциал страны сосредоточен в РАН.
Сегодня финансирование наших вузов настолько мало, что они вынуждены практически все деньги тратить на содержание преподавателей. А те настолько загружены преподаванием, что им не до науки. Серьезные систематические исследования ведутся в привилегированных высших учебных заведениях (МГУ, СПбГУ) и вузах, тесно связанных с РАН, - Физтехе, Новосибирском госуниверситете, СФУ, в некоторых других федеральных и национальных исследовательских университетах... Конечно, тут нельзя не вспомнить и о замечательном Академическом университете, созданном академиком Алфёровым, - настоящем пушкинском лицее нашего времени. Все это примеры того, как вокруг сильного интеллектуального потенциала образуются очаги образования, которые дают высочайшие результаты.
Мой многолетний профессорский опыт подтверждает общеизвестную истину: подготовить к исследованиям молодого ученого можно через его участие в работе лаборатории, а не в аудитории, где он слышит о науке от преподавателя, который сам ею не занимается. Именно поэтому нельзя было лишать академию аспирантуры - этого лучшего пути подготовки молодых ученых.
Конечно, было бы прекрасно поднять в университетах уровень научной работы до академического. Но сегодня, когда вся академия финансируется меньше, чем один Гарвардский университет, а наши университеты - в среднем на порядок меньше, чем западные, - это утопия. Опасная утопия. Раздать университетам академические институты, не увеличив им очень значительно финансирование, - это и университеты не поднять, и институты погубить.
Резюме: нужен единый закон - о науке, ее использовании и об университетском образовании. Эти три компонента нуждаются в радикальном улучшении, и для РАН как сосредоточения научного потенциала страны естественно занять тут позицию научно-методического руководства и выступить инициатором соответствующего законопроекта. Кстати, такая инициатива могла бы послужить юридическим основанием для возвращения правительственного законопроекта в первое чтение, учитывая наличие конкурирующего проекта.
Рассмотреть оба проекта в первом чтении - это было бы и продуктивно, и справедливо. Пусть в этом соревновании умов выигрывает сильнейший.